Я сразу смазал карту будня,
плеснувши краску из стакана;
я показал на блюде студня
косые скулы океана.
На чешуе жестяной рыбы
прочел я зовы новых губ.
А вы
ноктюрн сыграть
могли бы
на флейте водосточных труб?

1913

Владимир Маяковский.

1

В уме своем я создал мир иной
И образов иных существованье;
Я цепью их связал между собой,
Я дал им вид, но не дал им названья:
Вдруг зимних бурь раздался грозный вой,-
И рушилось неверное созданье!..

2

Так перед праздною толпой
И с балалайкою народной
Сидит в тени певец простой
И бескорыстный, и свободный!..

3

Он громкий звук внезапно раздает,
В честь девы, милой сердцу и прекрасной,-
И звук внезапно струны оборвет,
И слишится начало песни!- но напрасно!-
Никто конца ее не допоет!..

1829

Михаил Лермонтов

Большое спасибо за интересную подборку стихов,
но вообще-то ТЕМА МУЗЫКА И ПОЭЗИЯ вовсе не сводится к стихам О музыке
Скажем в стихе Мандельштама

Жил Александр Герцевич,
Еврейский музыкант,--
Он Шуберта наверчивал,
Как чистый бриллиант.

ЧУВСТВУЕШЬ ритм, мелодию, порывистость скрипичной игры (слова тут м б разные, индивидуальные)

Стих о Бахе – ЗВУЧИТ как фуга:

Здесь прихожане -- дети праха
И доски вместо образов,
Где мелом -- Себастьяна Баха
Лишь цифры значатся псалмов.

а строчки

Я молю, как жалости и милости,
Франция, твоей земли и жимолости,
Правды горлинок твоих и кривды карликовых
Виноградарей в их разгородках марлевых.

- почти чистая музыка, ИГРА ЗВУКА, хотя О музыке и НЕ ГОВОРИТСЯ

Н.Крандиевская
(Памяти Скрябина)

Начало жизни было - звук.
Спираль во мгле гудела, пела,
Торжественно сужая круг,
Пока ядро не затвердело.

И все оцепенело вдруг.
Но в жилах недр, в глубинах тела
Звук воплотился в сердца стук,
И в пульс, и в ритм Вселенной целой.

И стала сердцевиной твердь,
Цветущей, грубой плотью звука.
И стала музыка порукой
Того, что мы вернемся в смерть.

Что нас умчат спирали звенья
Обратно в звук, в развоплощенье.

Она же, Н.Крандиевская
(посвящено А.Н. Толстому)

Для каждого есть в мире звук,
Единственный, неповторенный.
Его в пути услышишь вдруг
И, дрогнув, ждешь, завороженный.

Одним звучат колокола
Воспоминанием сладчайшим,
Другим - звенящая игла
Цикад над деревенской чащей.

Поющий рог, шумящий лист,
Органа гул, простой и строгий,
Разбойничий, недобрый свист
Над темной полевой дорогой.

Шагов бессонный стук в ночи,
Морей тяжелое дыханье,
И все струи и все ключи
Пронзают бедное сознанье.

А мне одна поет краса!
То рокоча, то замирая,
Кристальной фуги голоса
Звенят воспоминаньем рая.

О, строгий, солнечный уют!
Я слышу: в звуках этих голых
Четыре ангела поют -
Два огорченных, два веселых.

is an enchanted thing
like the glaze on a
katydid-wing
subdivided by sun
till the nettings are legion.
Like Giesking playing Scarltti;

like the apteryx-awl
as a beak, or the
kiwi's rain-shawl
of haired feathers, the mind
feeling its way as though blind,
walks along with its eyes on the ground.

It has memory's ear
that can hear without
having to hear.
Like the gyroscope's fall,
truly equivocal
because trued by regnant certainty,

it is a power of strong enchantment. It
is like the dove-
neck animated by
sun; it is memory's eye;
it's conscientious inconsistency.

It tears off the veil; tears
the temptation, the
mist the heart wears,
from its eyes - if the heart
has a face; it takes apart
dejection. It's fire in the dove-neck's

iridescence; in the inconsistencies
of Scarlatti.
Unconfusion submits
its confusion to proof; it's
not a Herod's oath that cannot change.

Marianne Moore

Correspondent: Who created music?
Stravinsky: Oh. Eh… Listen… Listen. That’s… Ah. (повернувшись к жене) Иерархия как? Hierarchy!
Correspondent: Hierarchy?
Stravinsky: Hierarchy of creation… God created a big drum and cymbals… And music.

Где мне ответом разжиться: он в Гугле ли? Где-то ещё есть?
Есть ли на Вебе такая страница, такой окончательный поиск?
Слышишь, как слово срывается выпуклой каплей с травинки –
там, в интервью, где никак не решится с ответом Стравинский?
Вот он бормочет, плетёт наугад невпопад, что попало:
про барабаны, про Бога: про звук, про судьбу, про цимбалы –
то потирает виски, то стакан запотевшего виски:
силится что-то припомнить, мол, как это там по-английски.
Хочет он всё объяснить, и понять, объяснив – без обмана.
А за бортом только серая морщится ткань океана.
То она скользкая будто бы шёлк, то шершавая, точно как бархат.
Тот, кто её постелил – за пределом любых иерархий.
Также и музыка. Что за вопросы? Ведь нету ответа.
Голову в плечи вжимает Стравинский, как будто от ветра –
То обернётся назад, то беспомощно смотрит с экрана –
там где у самых у клавиш тревожная ткань океана.

Виолончель на встречной полосе,
где блики фар ритмичней, чем качель.
Вот справа лес, и в нём – виолончель,
в лесу трава – смычок висит в росе.
То здесь, то там под звуки сарабанд
мой Бог, мой Бах – виолончель поёт
мир приторочен, точно чёрный бант
и заколочен, точно чёрный ход.
В солнцезащитных, выпуклых очках
я незамечен, выпущен – ничей.
Какой там счёт, когда играет Бах!
Какой там счёт, когда виолончель?
Луна циклична: в каждой смене фаз
видна то в профиль, то опять анфас.
Ветшает слово с каждой сменой фраз,
в мельканье встречных фар стареет глаз
В солнцезащитных, выпуклых очках
он видит мир, как есть: отсель – досель
Но над луной парит виолончель –
на встречной полосе мой Бог, мой Бах.

Я на тёплых клавишах жёлтых
измерял руками мелодии,
разминал губами созвучия
в нарастающей пустоте,
но таскать из воздуха карты
можно лишь при наличии воздуха,
а расплющив шляпою голову,
трудно двигаться напролом.

И однажды поверив в это,
я очнусь под небом каменным
в гомонящем радостном празднике
на изломе новой зимы,
и простая толстая скука,
салютуя пробочным бульканьем,
запоёт свои песни рыбные
заведёт пустой разговор.

И тогда, запрокинув голову
и закрыв уши ладонями,
я услышу косноязычный и
торопливый времени ход
и увижу над головою
сквозь этажные перекрытия
новогоднее небо чёрное
и белёсые облака.

И увижу редкие звёзды,
и почувствую привкус их горечи,
за подробное это мгновение
перестав различать людей;
потекут восковые лица,
разорвутся линии голоса,
и останется только белая
тишина и холодный свет...

Стихи Пастернака
ИМПРОВИЗАЦИЯ

Я клавишей стаю кормил с руки
Под хлопанье крыльев, плеск и клекот.
Я вытянул руки, я встал на носки,
Рукав завернулся, ночь терлась о локоть.

И было темно. И это был пруд
И волны.- И птиц из породы люблю вас,
Казалось, скорей умертвят, чем умрут
Крикливые, черные, крепкие клювы.

И это был пруд. И было темно.
Пылали кубышки с полуночным дегтем.
И было волною обглодано дно
У лодки. И грызлися птицы у локтя.

И ночь полоскалась в гортанях запруд,
Казалось, покамест птенец не накормлен,
И самки скорей умертвят, чем умрут
Рулады в крикливом, искривленном горле

Николай Николаевич Носов

Каденция

Отыграно сорок страниц партитуры,
но дело не сдвинулось в сторону дня,
-темно на планете. И куры-недуры
всё спят, своего крикуна не виня.
Яичко никак не твердеет обложкой,
чтоб вызвать кудахтанье в мирной тиши.
И пуст горизонт, и не рдеет полоска -
намеком рассвета в кромешной глуши.
Спит колокол, спит пономарь без просыпа,
не сыпятся зерна под спящий жернов.
Спит солнце, забыв про Отца и про Сына,
блаженствуя в ложных объятиях снов.
Лучи не хотят извергаться из чрева, -
им сладко внутри материнских щедрот,
а тот, что пытался взорваться от гнева,
руками других отвращен от ворот.
Застыли аккорды расписанных партий,
как будто под окрик команды "Замри!"
из детской игры. Но никто "отмирать" их,
похоже, не хочет с утратой зари.
Каденции лист, соскользнувший с пюпитра,
упрятался в темный футляр скрипача.
Он черной капелью, как оспой пропитан,
губами шуршит, в полусне бормоча
понотно последний аккорд пантомимы,
отыгранной в давнем театре теней.
Но замысел звука, томленьем томимый,
сползает слезою к истокам корней.
И там, в отдаленных от мира глубинах,
он силится вспомнить мотивы огня
еще в довременьях, - до-грешных, до-винных, -
еще до Творений от Первого Дня...
27.03.2007 г.

Ответ