НА МУЗЫКАЛЬНОЙ РЕПЕТИЦИИ

Склонив хребет, галантный дирижер
Талантливо гребет обеими руками —
То сдержит оком бешеный напор,
То вдруг в падучей изойдет толчками…

Кургузый добросовестный флейтист,
Скосив глаза, поплевывает в дудку.
Впиваясь в скрипку, тоненький, как глист,
Визжит скрипач, прижав пюпитр к желудку.

Девица-страус, сжав виолончель,
Ключицами прилипла страстно к грифу,
И, бесконечную наяривая трель,
Все локтем ерзает по кремовому лифу.

За фисгармонией унылый господин
Рычит, гудит и испускает вздохи,
А пианистка вдруг, без видимых причин,
Куда-то вверх полезла в суматохе.

Перед трюмо расселся местный лев,
Сияя парфюмерною улыбкой, —
Вокруг колье из драгоценных дев
Шуршит волной томительной и гибкой…

А рядом чья-то mere*, в избытке чувств,
Вздыхая, пудрит нос, горящий цветом мака:
«Ах, музыка, искусство из искусств,
Безумно помогает в смысле брака!…»
1910

* Мать (франц.).

У лукоморья. Вариации на темы Пушкина.
Посвящается любимым композиторам

Там чудеса: там Гендель бродит,
Вивальди на ветвях сидит.
На бранденбургских там дорожках
Следы невиданных зверей.
Скарлатти там на курьих ножках
Стоит без окон, без дверей.
Там лес и дол видений полны,
Там Пендерецкий гонит волны,
По коим Мусоргский скользит,
И тридцать Шубертов прекрасных
Чредой из вод выходят ясных,
И с ними дядька-Хиндемит.
Там Шостакович мимоходом
Пленяет Шумана-царя.
Чайковский там перед народом
Через леса, через моря
Несёт Шопена-звонаря.
В темнице там Бетховен тужит,
Ему же бурый Вагнер служит.
Там Губайдуллина Ягой
Бредёт, бурчит сама собой.
Там Моцарт за клавиром чахнет,
Там Лист присел... там Брамсом пахнет !
Я был там, ХТК учил,
Глядел на клавесин зеленый,
Под ним дремал, и Бах ученый
Мозги мне фугами долбил…

______________________

Я видел Генделя во сне,
Но Гендель спал, меня не видя.
Лежал на чистой простыне,
Объевшись Оливье и мидий.

Угрюмо в стенку бухал Бах
И переспрашивал Бетховен.
В роскошных гендельских покоях
Царил невнятный полумрак.

Отравы выкушав глоток,
Кричал Сальери: «Моцарт, каюсь!».
От мира отрешился Штраус,
Зарывшись в сахарный песок.

И только Гендель мирно спал,
А я проснулся, понимая,
Что раз я классиком не стал,
Тому и быть… Судьба такая!

По-моему тоже это один из лучших русских поэтов.

Я сошью себе черные штаны
из бархата голоса моего.
Желтую кофту из трех аршин заката.
По Невскому мира, по лощеным волосам его,
профланирую шагом Дон-Жуана и фата.

Пусть земля кричит, в покое обабившись:
"Ты зеленые весны идешь насиловать!"
Я брошу солнцу, нагло осклабившись:
"На глади асфальта мне хорошо грассировать!"

Не потому ли, что небо голубо,
а земля мне любовница в этой праздничной чистке,
я дарю вам стихи, веселые, как би-ба-бо,
и острые и нужные, как зубочистки!

Женщины, любящие мое мясо, и эта
девушка, смотрящая на меня, как на брата,
закидайте улыбками меня, поэта,-
я цветами нашью их мне на кофту фата!

Хорошо!

наш ответ маяковским :

My Soul is Dark

My soul is dark - Oh! quickly string
The harp I yet can brook to hear;
And let thy gentle fingers fling
Its melting murmurs o'er mine ear.
If in this heart a hope be dear,
That sound shall charm it forth again:
If in these eyes there lurk a tear,
'Twill flow, and cease to burn my brain.

But bid the strain be wild and deep,
Nor let thy notes of joy be first:
I tell thee, minstrel, I must weep,
Or else this heavy heart will burst;
For it hath been by sorrow nursed,
And ached in sleepless silence, long;
And now 'tis doomed to know the worst,
And break at once - or yield to song.

Душа моя мрачна. Скорей, певец, скорей!
Вот арфа золотая:
Пускай персты твои, промчавшися по ней,
Пробудят в струнах звуки рая.
И если не навек надежды рок унес,
Они в груди моей проснутся,
И если есть в очах застывших капля слез -
Они растают и прольются.

Пусть будет песнь твоя дика. - Как мой венец,
Мне тягостны веселья звуки!
Я говорю тебе: я слез хочу, певец,
Иль разорвется грудь от муки.
Страданьями была упитана она,
Томилась долго и безмолвно;
И грозный час настал - теперь она полна,
Как кубок смерти, яда полный.

или:

Болящий дух врачует песнопенье.
Гармонии таинственная власть
Тяжелое искупит заблужденье
И укротит бунтующую страсть.
Душа певца, согласно излитая,
Разрешена от всех своих скорбей;
И чистоту поэзия святая
И мир отдаст причастнице своей

Музыка - венок сонетов

1.

О музыка! Бушующее море!
Врывающийся в душу ураган!
Клокочущий экстазами вулкан!
Кометный ливень в звёздном коридоре!

В полёт на огненосном метеоре
Меня зовут валторны и орган,
Кармен и Норма, Зигфрид и Тристан –
И я взмываю ввысь в лихом задоре!

Сквозь жар страстей, кипящих в партитуре,
Я в упоенье мчусь на крыльях бури,
Как музыка, свободна и сильна!

Отдайтесь песне, фуге, увертюре –
И взмечет души с илистого дна
Огня животворящая волна!

2.

Огня животворящая волна –
И дикий смерч отчаянья и боли.
Бетховен стонет: "Господи!.. Доколе?.."
Неравен бой. Душа истощена.

Обрыв. Неодолимая стена.
Но снова – шквал неукротимой воли.
И славят день диезы и бемоли!
Жестокая Судьба – побеждена.

Мой друг! Я вся горю! Мой пульс неровен…
Лишь тем, кто малодушен, малокровен,
Та сила непонятна и страшна.

Но я – твоя, возлюбленный Бетховен!
Пусть век суров. Дорога мне ясна.
Моя душа – тобою рождена!

3.

Моя душа тобою рождена
Для действия, для радости могучей!..
Но налетает Вагнер чёрной тучей –
И я дрожу, я плачу, я больна!..

Бунтующая мысль укрощена
Гармонией невыносимо-жгучей…
О, Рихард! Что ж – возьми! Терзай! Измучай!
Ах, нет! Я не хочу! Я не должна!..

И всё ж, сопротивляясь до конца,
Я жадно пью жестокий хмель "Кольца",
Блаженство грёз и яд фантасмагорий!..

Поднявши меч героя-храбреца,
Скачу вперёд с бесстрашием во взоре,
Чтоб петь добро в разноголосом хоре!

4.

В минуты поражения и горя
Иду за откровением к тебе,
О музыка, хоть жизнь, увы, грубей,
Чем опера – кровавая лав-стори.

Бегу к Кориолану, Леоноре,
Внимаю барабану и трубе,
Чтоб с мужеством смотреть в глаза Судьбе,
Уже стучащей в двери в до-миноре.

Ведь с нами плачет Mater dolorosa.
Врачуют сердце Шубертовы слёзы.
Печаль Шопена кротости полна.

И брызжет свет сквозь траур Берлиоза.
Когда душа бедой ослеплена,
Утишит боль волшебная струна.

5.

Утишит боль волшебная струна,
И обожжёт дыханием суровым
Высокое, трагическое слово
О Родине, что в тьму погружена.

Сжигает непомерная вина
Державный ум Бориса Годунова.
Тревожно солнце в зареве багровом
Над Русью Глинки и Бородина.

Во все века над миром православным
Плач Антониды, стоны Ярославны…
Любимая, родная сторона!..

Не я ль тебя кляла совсем недавно?..
Теперь, в слезах, душа воскрешена.
На гордый дух нисходит тишина.

6.

На гордый дух нисходит тишина
В созвучиях Вивальди и Корелли.
В журчанье скрипки, пении свирели
Взволнованная грация слышна.

Стыдлива арфа. Трепетно-нежна
Задумчивая песнь виолончели,
Как грустные мадонны Боттичелли,
Как мальвами одетая весна.

Но проступают робкие мазки
Смятения, тревоги и тоски
В роскошном и причудливом узоре…

О, как же мне понятны и близки
Их грёзы о Вселенском Дирижёре!..
И сердце ближе к Богу, чем в соборе.

7.

И сердце ближе к Богу, чем в соборе,
Когда владеет мной великий Бах.
И все сомненья повергает в прах
Лавина генделевских ораторий.

Обвал. Приказ басов: Memento mori!
Но миг – и исчезает липкий страх.
Душа, прозрев, парит на небесах
И славит Жизнь в ликующем мажоре!

Сухие, онемевшие уста,
Как пламя, обжигает кровь Христа,
И сердце душат сладкие рыданья…

Моя душа младенчески-чиста
И чутко внемлет всем людским страданьям…
О музыка! Ты – светоч мирозданья!..

8.

О музыка! Ты – светоч мирозданья,
А Брукнер – регент звёздного шатра!
Его стихия – скорбная игра
Бескрайнего полярного сиянья.

Вселенная – в слезах и содроганье.
Бушуют ураганные ветра…
Но мощная энергия добра
Взрывается победным ликованьем!

И Божий дух парит над бездной вод…
Но в сладости молитвенных длиннот
Уже таятся волны нарастанья…

Подставь ладонь потоку звёздных нот –
И хлынет в душу – с пеньем, с клокотаньем,
Святой родник любви и состраданья!

9.

Святой родник любви и состраданья,
Сокровища духовной красоты –
В твореньях русской оперной мечты,
Воспевших быль и дивные преданья.

Кто не рыдал, когда тонул в тумане
Град Китеж, став незримым и святым,
Иль Водемону белые цветы
Срывала Иоланта в знак прощанья?

Когда в шелках пленительных мелодий
Проходят в лучезарном хороводе
Феврония, Одетта, Волхова –

Душа открыта счастью и природе,
И светят ей сквозь чары волшебства
И слёзы, и улыбка божества…

10.

И слёзы, и улыбка божества –
В каскадах арий Моцарта, Беллини.
Здесь чистота и благородство линий,
Фиоритуры – словно кружева.

Пленяет душу полный озорства
Цирюльник несравненного Россини.
Ну а по Верди плачет и доныне
Италия – печальная вдова…

Но мне дороже милосердный Глюк,
Что превращает в светоносный звук
И скорбь, и миг блаженного свиданья…

Та радость, что рождается из мук,
В отчаянье, надеждах и исканье –
Союзница в борьбе и созиданье.

11.

Союзница в борьбе и созиданье –
Мелодия, вводящая в экстаз,
Что обличает ложь в любом из нас
И подлости не знает оправданья.

Но в век формалистических дерзаний
В заложниках альты и контрабас.
В чаду оркестра – исступленье масс,
Восторг убийства, муки истязанья…

Долой из залов! Прочь от бурь прогресса,
Где служат скрипки дьявольскую мессу,
От музыки, что нравственно мертва!

Беги! Очисти сердце пеньем леса! –
Пока ещё звенит росой листва,
Пока звучит хоралом синева…

12.

Пока звучит хоралом синева,
Я верю в торжество любви и света.
Я пью из чаши Нового Завета,
Моя душа дрожит, как тетива.

Но в сердце зреют горькие слова:
Кощунственна всеядность лжеэстетов,
Что любят и попсовые куплеты,
И звёздный гимн вселенского родства.

Довольно щеголять бесстыдной ложью!
Несовместимы мат и слово Божье!
Лишь классика, как Бог, всегда права!

Пока сердца внимают с тайной дрожью
Мечтам рояля, гимнам Рождества,
Надежда есть. Моя Земля жива.

13.

Надежда есть. Моя Земля жива.
А ураган классических симфоний
Столетия в стремительном разгоне
Вселенские вращает жернова.

А злой дурман слепого большинства –
Лязг электронных ритмов и гармоний.
Чернит сердца, хрипя на саксофоне,
Косматая эстрадная братва…

О Музыка! Пылая и скорбя,
Иду, чтоб исповедовать тебя –
Вне тесных залов, вне консерваторий!

Бросаюсь в бой, навеки возлюбя
Твои шторма и пламенные зори,
О музыка! Бушующее море!

14.

О музыка! Бушующее море!
Огня животворящая волна!
Моя душа тобою рождена,
Чтоб петь добро в разноголосом хоре!

В минуты поражения и горя
Утишит боль волшебная струна,
На гордый дух нисходит тишина,
И сердце ближе к Богу, чем в соборе.

О музыка! Ты – светоч мирозданья,
Святой родник любви и состраданья,
И слёзы, и улыбка божества,

Союзница в борьбе и созиданье.
Пока звучит хоралом синева,
Надежда есть. Моя Земля жива.

Елена Трепетова

Продолжаем концерт. вспомним начало 20 го века

Скрябин. Прометей

Притихший зал. Слегка притушен свет.
На сцене страсть и дерзость закипают.
Басы, вздыхая, алым полыхают
И вспыхивает флейты фиолет.
Валторн пиано, будто тень орла,
Что медленно кружит над Прометеем,
Обвитым цепью, как железным змеем…
Цепь прочно держит мрачная скала.
Взмах дирижёра. Форте ореол.
Бордовый всплеск, зелёный, тёмно-синий…
Мельканье ярких пятен, точек, линий…
Мятежника когтями рвёт орёл.
Сливаются в одно и звук, и цвет
Страданья, страсти, дерзости, упорства,
Как антиподы злобы и притворства,
Как формулы известной: Да и Нет.
Во все века, в любые времена
Любая дерзость, вырвавшись из строя,
Лишая всех привычного покоя,
Всегда была на смерть осуждена.
Ну, а потом, опомнившись чуть-чуть,
В раскаяньи притворном пламенея,
В героев превращали прометеев
И их огнём свой освещали путь.

Юрий Герловин

Стравинский. Весна священная
(авнгардное, естественно )

Гром. Барабаны бьют...в инстинкт.
Нас много и мы знаем как быть…с неверными
Крушение деревьев мощью…ледяного лица
Облитая потом поляна запылает огнем…ненасытности
Дикая страсть. Пришел дикого страха черед…каменеть
В иступлении.
Ребеночка в теплое место покласть - нужен дождь
Бой барабанов.
Мы вызываем сразиться упрямых с кострами и пылью
Летящей под нашим копытом.
Серый мрак времени…прошлого
Нам нужно бояться того кто ни разу не шел по земле
Ногою каменной

(без подписи)

Nomina sunt odiosa, legoru. В рейтингах, конечно, - во втором десятке, но кому достаются первые места? - Поэтам либо цинично-протестным (вроде Гандлевского, Кибирова или Цветкова), либо скандальным (вроде питерской алкоголички или недавно почившего милицАнера), либо заумным (пощажу). Вот и первая десятка сформирована. Но несколько российских литер-х премий и доступ без очереди в "Новый мир" и "Звезду" - не пустяк...

Стихотворение Герловина - так себе. Одномерно. Авангардное (Ваше?) интереснее.

ЖИЗНЬ БОРОДИНА

В следующий раз, слушая Бородина,
помни, что он был простым химиком,
писавшим музыку, чтобы расслабиться
его дом был набит битком людьми:
студентами, художниками, пьяницами
и он никогда не умел сказать «нет»

следующий раз, слушая Бородина,
помни, что его жена использовала его ноты,
чтобы подкладывать их в кошачий ящик
или упаковывая в них банки с кислым молоком;
у неё была астма и бессонница
и она кормила его варёными яйцами
и когда он хотел завязать свою голову,
чтобы приглушить звуки в доме,
она позволяла использовать ему только простыню;
кроме того, обычно в его постели
кто-то был
(они спали раздельно, когда
спали вообще)
и так как все стулья
были обычно взяты,
он часто спал на лестнице,
закутавшись в старую шаль,
она говорила ему, подстригая его ногти,
чтобы он не пел и не насвистывал,
не клал слишком много лимона в чай
и не выжимал его в чашку,

Симфония № 2, си минор
Князь Игорь
в степях Средней Азии

он мог спать, только положив кусочек
тёмной ткани поверх глаз;
в 1887 году он посетил танцы
в Медицинской Академии
одетым в потешный национальный костюм;
в конце концов, он казался необычайно ярким
и когда он упал на пол,
они подумали, что это шутка.
В следующий раз, слушая Бородина,
помни...

Евгений Дюринг

Вагнер

Мне – возродить историю народа!
Врасплох застигнутого,
Меж враждебных наций
Зажатого, – как нежный ломоть сыра
Между бездушных грубых жерновов!

Zeitgeist, mein Freund, – ответ германской расы
На ИХ эмансипацию в Европе.
Но я не оскверню контекста драмы
Намёками. Здесь места нет для НИХ –
Для Ханслика, Галеви, Мендельсона,
Как нет здесь места для врагов-французов.
(Конечно, если вспомнить Гобино –
Он правильно расставил все акценты. . .
И всё ж – француз французом остаётся:
Как ни крути, всегда матерьялист).

* * *
Мне слышится их шёпот за спиной,
Пузатых бюргеров:
— Смотри, – der schlechte Рихард,
Как он похож на бедного актёра
Из старого еврейского квартала,
Из Лейпцига.
— Да что вы говорите?!
Неужто и взаправду он ублюдок,
Приёмный сын актёришки-еврея?
— Вам это имя: герр Людовик Гайер
О чём-то говорит?
— Недаром Ницше
Писал, что Вагнер попросту скрывает
От честных и доверчивых баварцев,
Что он и сам – наполовину жид?. . .

Я знаю, чувствую спиною эти взгляды,
И, выпрямившись, мимо прохожу.

* * *
Враги (везде враги!) пускают слухи:
Мол, Вагнер был полиции в Люцерне
Известен как заядлый трансвестит.
— Глядите, Рихард бабой нарядился:
В шелка и банты и вельветовый сюртук
Нелепого оранжевого цвета.
— Бьюсь об заклад, что мы его увидим
Ещё и в дамской юбке, в паричке! . . .

А в Опере повесили листовку,
В которой говорится, будто я
Примазался к богатому еврею,
Чтоб получить протекцию и деньги,
А после предал бедолагу Мейербера
И отказался возвращать долги. . .

* * *
Но мне все эти сплетни безразличны.
Я призван – нет, не христианским богом
(Еврейским порождением позорным),
А древними тевтонскими богами,
Чтобы создать для моего народа
Германскую мистерию, которой
Не превзойти ни галлам, ни жидам.
Понятия Добра и Зла и Чести,
Как воздуха глоток, нужны для расы,
Чтобы Das Volk восстал с колен и нечисть
Навеки вымел из земель германских,
Вернув Кольцо зловещих Нибелунгов,
И коллективной памятью народа
Восстановил утерянных – себя!

* * *
Заметь, однако: в операх моих
Средь действующих лиц не быть евреям.
А всё же Зло иначе не напишешь
Как блеющих фальцетом чужаков
Со слабыми козлиными ногами
Одетых в мерзко пахнущие шкуры,
И карликов презренных, неспособных
К германской твёрдой, справедливой речи –
Они умеют только строить козни!
Но волею Вотана мой Герой –
Ариец, Воин, и Любовник, и Поэт
(Высокий белокурый баритон)
Пройдёт победно через войны и невзгоды. . .
Тогда никто не скажет: “Вагнер – карлик!”

* * * * * * * * * * * * * * *
Фантазии больной предназначенье –
Однажды воплотиться вдруг в кошмар.
Так и великий музыкальный дар
Послужит для убийц, как вдохновенье:
Под звуки “Зигфрида” в аду, в двадцатом веке –
Собаками и щёлканьем плетей
Погонят в газовые камеры детей
Арийцы -“воины” – его сверхчеловеки
________________________________________________________
Рихард Вагнер (1813-1883) – великий композитор,
автор многих выдающихся опер и оперных циклов; помимо своего
музыкального наследия, известен как юдофоб, автор злобного пасквиля
“Еврейство в Музыке”, издевательски оценивающего вклад евреев в
искусство.
Zeitgeist – (нем.) Гегельянский “Дух времени”.
mein Freund – (нем.) мой друг .
Ханслик – венский музыкальный критик, еврей, один из тех, кого
Вагнер считал личными врагами.
Галеви, Мендельсон – ненавидимые Вагнером германские композиторы
– евреи, выкрестившиеся в лютеранство.
Жозеф Артур де Гобино – французский дипломат и учёный 19-го века,
теоретик европейского расизма, один из любимых Гитлером авторов;
его “труды” входили в обязательную программу школьного обучения
в нацистской Германии.
der schlechte – (нем.) бедняга
Людвиг Гайер – приёмный отец Рихарда Вагнера, о котором, с лёгкой
руки Ницше, ходили слухи, что он еврей. Вагнер всегда подозревал,
что Гайер был в самом деле его биологическим отцом.
Мейербер – еврейский композитор, который оказал существенную
помощь карьере молодого Вагнера до того, как Вагнер возненавидел
своего благодетеля.
Das Volk – (нем.) народ.
Вотан – бог древних германцев.
“Вагнер – карлик!” – Рихард Вагнер был чрезвычайно мал ростом.
Нибелунги – в германской мифологии, дети тумана, раса карликов
и демонических существ.

Артур Кальмейер

Но что-то у нас Мандельштама давно не было:

И Шуберт на воде, и Моцарт в птичьем гаме,
И Гете, свищущий на вьющейся тропе,
И Гамлет, мысливший пугливыми шагами,
Считали пульс толпы и верили толпе.

Быть может, прежде губ уже родился шепот
И в бездревесности кружилися листы,
И те, кому мы посвящаем опыт,
До опыта приобрели черты.

Правда, никак не пойму, почему Шуберт, а не Гендель на воде . Франц вроде ничего не искал.

SILENTIUM
Осип Мандельштам, 1910

Она еще не родилась,
Она – и музыка, и слово,
И потому всего живого
Ненарушаемая связь.
Спокойно дышат моря груди,
Но, как безумный, светел день,
И пены бледная сирень
В черно-лазоревом сосуде.
Да обретут мои уста
Первоначальную немоту,
Как кристаллическую ноту,
Что от рождения чиста!
Останься пеной, Афродита,
И, слово, в музыку вернись,
И, сердце, сердца устыдись,
С первоосновой жизни слито!

У великих поэтов не так много стихов по теме - а хочется всех композиторов охватить

Музыка на воде

Рожка и флейты дуновенья...
Виолончелей сладких звуки...
Валторн и скрипок – нега, муки,
Басов – нежнейшее томленье!..
О, радость! Воодушевленье!..
Сплетённые – в соцветья – руки...
Восторг – бурлит, нет места скуке!..
Ускорено сердцебиенье...

Те чувства, что – невыразимы,
И – анфилады светлых комнат...
Мельканье лет...
И – Гендель шествует незримо.
И – льются музыки аккорды...
И смерти – нет!

Сергей Рахманинов. Второй концерт

Картонный бережно хранит конверт
Пластинку старую… включу в тиши…
Сергей Рахманинов. Второй концерт…
Расправит скомканный конверт души...

С надеждой тлеющий скупой кремень
В порыве чувственном зажжет кураж.
Пусть предрекали мне последний день,
Пойду под парусом на абордаж!

Судьба попятится, ручонки вверх
Поднимет белые погрязший Рим.
Подать шампанское за наш успех!
Труби, феерия, победный гимн!

Уррра! У...
...................венчанный дыханьем лет
Прервет мелодию седой «Арктур»...
Пластинку бережно возьмет конверт,
Надежда скроется под абажур…

Рахманинов не нов, но, Боже правый,
откуда эти слёзы вновь и вновь?
Горчащий дым Отечества – отрава
пшеничных снов.

Рахманинов, ты был из первых – первым,
доверившимся нервам партитур,
черпая в знаках знаменных распевов
знаменья бурь.

Ты вслушивался в Русь, упрям и кроток,
в молчание полей и полных лун,
рождая блеск и нежность, гром и рокот
рояльных струн.

По клавишам гадал, что станет с нами,
насмешливо-угрюмый имярек,
ты знал, что ткёт уже кроваво знамя
двадцатый век,

и загодя прощался. В этой боли
любви поболе, нежели в любви
к оставленным местам, и горечь соли
твоей земли.

...В Лос-Анджелесе март. Старик сутулый
уже не покидает свой альков.
Он слышит: канонада вторит гулу
Колоколов.

Люблю, Марина, что тебя, как всех,
что,- как меня,-
озябшею гортанью
не говорю: тебя - как свет! как снег!-
усильем шеи, будто лед глотаю,
стараюсь вымолвить: тебя, как всех,
учили музыке. (О крах ученья!
Как если бы, под богов плач и смех,
свече внушали правила свеченья.)

Не ладили две равных темноты:
рояль и ты - два совершенных круга,
в тоске взаимной глухонемоты
терпя иноязычие друг друга.

Два мрачных исподлобья сведены
в неразрешимой и враждебной встрече:
рояль и ты - две сильных тишины,
два слабых горла музыки и речи.

Но твоего сиротства перевес
решает дело. Что рояль? Он узник
безгласности, покуда в до диез
мизинец свой не окунет союзник.

А ты - одна. Тебе - подмоги нет.
И музыке трудна твоя наука -
не утруждая ранящий предмет,
открыть в себе кровотеченье звука.

Марина, до! До - детства, до - судьбы,
до - ре, до - речи, до - всего, что после,
равно, как вместе мы склоняли лбы
в той общедетской предрояльной позе,
как ты, как ты, вцепившись в табурет,-
о карусель и Гедике ненужность!-
раскручивать сорвавшую берет,
свистящую вкруг головы окружность.

Марина, это все - для красоты
придумано, в расчете на удачу
раз накричаться: я - как ты, как ты!
И с радостью бы крикнула, да - плачу.
Октябрь 1963

(Белла Ахмадулина)

Девчонка, выскочка, гордячка,
Чей звук широк, как Енисей,-
Утешь меня игрой своей:
На голове твоей, полячка,
Марины Мнишек холм кудрей,
Смычок твой мнителен, скрипачка.

Утешь меня Шопеном чалым,
Серьезным Брамсом, нет, постой:
Парижем мощно-одичалым,
Мучным и потным карнавалом
Иль брагой Вены молодой -

Вертлявой, в дирижерских фрачках.
В дунайских фейерверках, скачках
И вальс из гроба в колыбель
Переливающей, как хмель.

Играй же на разрыв аорты
С кошачьей головой во рту,
Три чорта было - ты четвертый,
Последний чудный чорт в цвету.

5 апреля - июль 1935

ОСИП МАНДЕЛЬШТАМ