Скрипка издергалась, упрашивая,
и вдруг разревелась
так по-детски,
что барабан не выдержал:
«Хорошо, хорошо, хорошо!»
А сам устал,
не дослушал скрипкиной речи,
шмыгнул на горящий Кузнецкий и ушел.
Оркестр чужо смотрел, как
выплакивалась скрипка
без слов,
без такта,
и только где-то
глупая тарелка
вылязгивала:
«Что это?»
«Как это?»
А когда геликон —
меднорожий,
потный,
крикнул:
«Дура,
плакса,
вытри!» —
я встал,
шатаясь полез через ноты,
сгибающиеся под ужасом пюпитры,
зачем-то крикнул:
«Боже!»,
Бросился на деревянную шею:
«Знаете что, скрипка?
Мы ужасно похожи:
я вот тоже
ору —
а доказать ничего не умею!»
Музыканты смеются:
«Влип как!
Пришел к деревянной невесте!
Голова!»
А мне — наплевать!
Я — хороший.
«Знаете что, скрипка?
Давайте —
будем жить вместе!
А?»
[1914]

Продолжаем поэтический вечер

Скоро день рождение незабвенного Людвига вана... Вот стихи А.Дебилдэра - оригинальный взгляд на этого гения всех времён и народов. Как то в чате генделианцам отрывки читал. Прочувствуйте
да простит меня автор, за то что одно неклассичское слово звёздочками заменил

Великий композитор Людвиг ван Бетховен
Был одновременно материален и духовен,
Драматически патетичен, и патетически драматичен,
Народен, но не, упаси господи, демократичен,
И весел, и божественно весел, даже в отчаянии и горе!

Первый из последующих и, одновременно, последний из первых,
Он совершил революцию, ничего практически не отвергнув,
Построил новое, невиданное, ничего для этого не разрушив,
Сохранив душу, соединил душу, и разум, и нервы,
Будучи несчастлив и несвободен, прославил свободу и счастье,
Поверил алгебру гармонией, и гармонию страстью,
И этим вернул надежду отчаявшимся, быть может напрасно …

Великий композитор Людвиг ван Бетховен
При всей своей гениальности, ни черта в этой жизни не понял.
И жизнь его оказалась трагичнее самой героической из симфоний.
Но, конечно, совсем не Бетховен в этом виновен.

Ограниченый в выборе, он остался не первым между землей и небом,
Не стал ни идеалом, ни идолом,
Но не был, кажется, пид**м, и никого не предал.
И, хотя он нет, не перевернул мир, играя в Наполеона,
Но все-таки прожил жизнь. Вовремя и во время оно.
Прошел путь, низким и пошлым душам возбранный,
И умер. Вовремя, но так трагически рано!…

Он умер. Давно уже больше не бьется, не рвется душа в теле.
Он не вернется – все мы навеки осиротели.
Ничто никогда не вернется, не повернется иначе.

Но не плачьте! – нам ясно одно и оно однозначно –
Осталась музыка! Единой вечности предназначеная,
Прозрачная как аппассионата, лунным светом наполненная,
Которая, будучи надлежащим образом исполнена,
(А именно вдохновенно, и точно, и искренне)
Доказывает и провозглашает истину. И, истинно,
Возвращает жизни и вечности, ныне и присно,
Мужество, и благородство, и вдохновение, и прочее,
Короче всё то человечное, но, всё-таки, беспорочное,
Удивительное и поразительное, чем наполнено творчество,
Чем всегда до предела, до беспредела напиханы и наворочены
Классические произведения, ну, там романы, картины и прочее,
Немногих и единственных. И среди прочих,
От прочих обособленного и особенного –
Великого композитора –
Людвига ван Бетховена.

Я теперь с барабаном. Мне весело петь.
Видишь, мы маршируем военным манером?
Видишь, лупит в тарелки наш общий медведь,
что на ухи всегда наступал пионерам.

С нами старый ишак, бесноватый лютнист,
и козел-баянист, шелудивый и гордый,
с нами толстый орел, записной модернист,
что летал выше крыши с расквашенной мордой.

С нами лошадь, которая в дудку дудит,
росомаха, которая дивно рыдает…
Я стучу в барабан, я иду впереди,
свой домашний, свой заячий страх побеждая.

И не стану болтать, что мечтал о другом:
нежной скрипочкой литься в мистическом танго
или в древнее небо стучать кулаком,
или бить по мозгам из тяжелого танка.

Раз уж вышло такое – стучать в барабан,
в сетку ритма вгоняя неровное время, –
значит, заяц потешный ведет караван
и гундит эту музыку вместе со всеми.

Александр Левин
9–17 января 2006

Добавлено (09 Декабрь 09, 19:21)
---------------------------------------------
Смотрите, музыка растёт,
выкидывает стрелки, банты,
бутоны, шарики и фанты.
Смотрите, как она растёт!

На ней колючки не растут,
одни заклёпки и наклейки,
одни фонарики и змейки,
а вот колючки - не растут.

Она растёт немного вверх,
немного вниз, потом кругами,
потом и вовсе вверх ногами,
потом опять куда-нибудь.

Она растёт себе вперёд,
растёт, никак не перестанет.
А если всё же перестанет,
придёт козёл и всё сожрёт!

И вот он чистит свой сапог
движеньем виолончелиста
и строгим оком резервиста
пытливо смотрится в него.

И вот он пуговицам блеск
первоначальный возвращает.
И вот он китель начищает
движеньем любящей жены.

И вот он всё уже надел.
Прощай, житейская обуза!
И реет воинская муза
его блистающих петлиц.

И вот он едет в ЦДСА
в составе сводного оркестра,
и в парке занимает место,
и разевает свой футляр.

И вот он достаёт кларнет
с внимательным пренебреженьем,
с лица необщим выраженьем
его вставляя в рот себе.

И вот он напрягает лоб,
кларнетным клапаном бликует,
и вот он так спецально дует,
как будто произносит "ю-у!"

И вот он двадцать лет назад
сидит в своём армейском парке,
играет марши, вальсы, польки,
мазурки даже иногда,

а я в сатиновых штанах,
с мячом и во вратарской кепке,
в перчатках и китайских кедах
там двадцать лет назад стою

и слушаю, открывши рот,
хоть мне давно пора быть дома,
как он дудит непобедимо
и легендарно два часа,

и всё светло, хотя и поздно,
а он опять листает ноты,
сверкая сказочным кларнетом,
сияя сказочным собой,

и вальс, июль, и буква "ю",
и марш, и, кажется, фокстрот,
и я там до сих пор стою,
так и забыв захлопнуть рот.

Добавлено (09 Декабрь 09, 19:24)
---------------------------------------------
ПАРТИТА ЛЯ-МАЖОР ДЛЯ БОЯНА С ВЕЛОСИПЕДОМ

Граммофон - это графоман на велосипеде
задом наперёд

Граммофон - это человек с музычкой
но без оборотов в голове

Граммофон - это человек на обороте
а на лице - яблоко

Яблоко - это наклейка на колесе
или даже втулка на пластинке
перфорированная буковками
и картинками из жизни пения
пробитая насквозь
увертюрой из "Вильгельма Теля"

Пластинка - это лицо граммофона
и стрельба навылет
и наоборот

Граммофон - это колесо для музыки
с педалью для рук

Музыка - это изумлённая собака её хозяина
и узловатый баритон в сопровождении
задушенного велосипедного трения
колеса о крыло

Колесо - это велосипедное вязание на спицах
с педалями

Граммофон - это галантная труба
с кукишем вместо музыки

Граммофон - это я

http://pasternak.niv.ru/pasternak/proza/ohrannaya-gramota-1.htm

http://www.intoclassics.net/news/2009-06-02-6316

РАЗГОВОР ЮНОГО ПОЭТА И ЮНОГО БАРДА,
СОСТОЯВШИЙСЯ ВЧЕРА В ДОМЕ КУЛЬТУРЫ «МАЗУТ»

Вчера мы пили кофе с бутербардом
и долго говорили о высоком –
о нашем дорогом погонном мэтре –
как форменный жилет ему к усам.
И, закалённый в кассовых боях,
промолвил он, держа рукою кофе:
– Когда читает мэтр, меня по сердцу
лобзает пилкой сладостная лира,
обмокнутая, кажется, в мышьяк! –
Я возразил:
– Он выше Пастернака!
Он наш колосс твардосский,– я сказал.
– О да! – ответил он и от восторга
кусал свой утонченный бутерброт.
А я сказал:
– Хоть мэтр и не сечёт
(а надо бы!) своих питомцев (нас),
но я считаю, что как критик он
не ниже, чем как литератор он, что
для нас большое счастье.
– Да, высок, –
промолвил он.
– А как он нас прекрасно
рекомендует в литер-институт?! –
промолвил я.
– А как он очень часто
устраивает выступленья нам
в ДК «Мазут» и женском общежитье?! –
браду свою пушистую взрывая,
промолвил он, задумчиво сморкнувшись.
– А как он нас печатает порою?!
Меня чуть-чуть в подборку не уже, –
промолвил я и лысину погладил, –
да жаль, какой-то гад меня изъял –
редактор.
– Помню, альманах «Ростки
и колоски». А мне он обещал
мой сборник положить в Главлитиздат!
– И мне мой обещал! И, говорят
(он говорит), там у него рука.
– И, говорят, еще в гуськомиздате!
– Подумать, как широк его охват! –
промолвили мы с этим бутербардом.
– А вот нечлен не может ни хега!
– Экое членство!! – выругались мы.

(Замечу в скобках: для непосвященных
скучны высокие беседы о высоком,
но для таких неистовых, как мы,
для истовых служителей и бардов,
присяжных созидателей, творцов,
для нас все это жутко интересно.
Мы так часами часто говорим.)

Промолвил он, поправив кобуру:
– А ведь в войну он двадцать восемь раз
лежал на ложе мужества – был ранен
в сорок четвертом под Наро-Фоминском,
под Пензой в сорок первом был контужен
четырежды подряд...
– А в сорок пятом
при переправе через Беломор...
– Балтийский?
– Да!
– Гляди-ка! Я не знал!
– Ну что ты! Это знаешь, право,
волнующий какой эпизоот!.

Я рассказал. Он сдохновенно слушал
да кушал свой пироженный леклерк.
Кончался перерыв, гасили люстры.
Мы встали с ним, надели с ним фуражки
с кокардами ЛИТО при ЦСКА
и четко зашагали с ним на сцену.
Настало наше время выступать.

Осип Мандельштам. Март 1934.

СТИХОТВОРЕНИЕ, НАПИСАННОЕ
ПРИ ПОМОЩИ ПРОГРАММЫ
RUSSIAN WORD CONSTRUCTOR

Я вас клубил. Клубовь еще медвежет
в грузди моей укислым солобьём,
но пасть она вам жальше не обрежет.
Я не шучу вежасностью пи-эм.

Лженою вас своей не оформляю.
Пеньюров ваших снятых соблазня
меня мутит, как мрачка наливная,
как целкая и чаркая лжизня.

Вы мне никтоль, никтовая мутница.
В груди моей фугас, но не совсем.
Ах, мне увы!.. Я, эфират в ресницах,
для вас хищаю вовый полисем!..

Я вас клубил так флейтисто и плотско
то плылостью, то умствием томим,
я вас клубил так адско и улетско,
как флаг вам в рук голимой быть другим.

Добавлено (09 Декабрь 09, 19:50)
---------------------------------------------
Александр ЛЕВИН
Июнь 1997 – август 1998

ГУНДОСАЯ ПЕСНЬ

– Алё, это баня?
– Нет, это Болодя.
Из анекдота.

Закинув голову назад,
дудак на дудочке своей
игдает падтию любви.
Она как дудочка кдичит
и бьётся у него в дуках.
И вечный кайф!

Но медно тикают часы
и дедко-дедко гдом гдохочет…
Дудак понять того не хочет.
И тщетной муддостью тдяся,
поёт на дудочке и пляшет
и, как ощипанный удод,
дуками машет.

Но гдозовеющее небо
лупцуют синие задницы,
гдохочет: «Будя! Педестань!
Довольно музыки незделой!
Не любостдаствуй! До свиданья!»
И в стдахе задыдал дудак.
Сгустился м-м-мдак.

Во мдаке гавкают собаки.
Дыдают бедные дудаки,
доняя слёзы на постель.
А мы – небесная метель!
Не судьи мы, а пдокудоды!
А вы, модальные удоды,
тедзая плоть свох поддуг,
не тдоньте музыку дуками,
чтоб вам не отодвали вддуг!

Здесь прихожане - дети праха
И доски вместо образов,
Где мелом - Себастьяна Баха
Лишь цифры значатся псалмов.

Разноголосица какая
В трактирах буйных и церквах,
А ты ликуешь, как Исайя,
О, рассудительнейший Бах!

Высокий спорщик, неужели,
Играя внукам свой хорал,
Опору духа в самом деле
Ты в доказательстве искал?

Что звук? Шестнадцатые доли,
Органа многосложный крик -
Лишь воркотня твоя, не боле,
О, несговорчивый старик!

И лютеранский проповедник
На черной кафедре своей
С твоими, гневный собеседник,
Мешает звук своих речей

1913

Слова: Б. Окуджава
Исп.: Булат Окуджава
Моцарт на старенькой скрипке играет.
Моцарт играет, а скрипка поет.
Моцарт отечества не выбирает -
просто играет всю жизнь напролет.
Ах, ничего, что всегда, как известно,
наша судьба - то гульба, то пальба...
Не оставляйте стараний, маэстро,
не убирайте ладони со лба.

Где-нибудь на остановке конечной
скажем спасибо и этой судьбе,
но из грехов своей родины вечной
не сотворить бы кумира себе.
Ах, ничего, что всегда, как известно,
наша судьба - то гульба, то пальба...
Не расставайтесь с надеждой, маэстро,
не убирайте ладони со лба.

Коротки наши лета молодые:
миг - и развеются, как на кострах,
красный камзол, башмаки золотые,
белый парик, рукава в кружевах.
Ах, ничего, что всегда, как известно,
наша судьба - то гульба, то пальба...
Не обращайте вниманья, маэстро,
не убирайте ладони со лба.

1969

МЕЧТАТЕЛЬ

По небу крадется луна,
На холме тьма седеет,
На воды пала тишина,
С долины ветер веет,
Молчит певица вешних дней
В пустыне темной рощи,
Стада почили средь полей,
И тих полет полнощи;

И мирный неги уголок
Ночь сумраком одела,
В камине гаснет огонек,
И свечка нагорела;
Стоит богов домашних лик
В кивоте небогатом,
И бледный теплится ночник
Пред глиняным пенатом.

Главою на руку склонен,
В забвении глубоком,
Я в сладки думы погружен
На ложе одиноком;
С волшебной ночи темнотой,
При месячном сиянье,
Слетают резвою толпой
Крылатые мечтанья,

И тихий, тихий льется глас;
Дрожат златые струны.
В глухой, безмолвный мрака час
Поет мечтатель юный;
Исполнен тайною тоской,
Молчаньем вдохновенный,
Летает резвою рукой
На лире оживленной.

Блажен, кто в низкий свой шалаш
В мольбах не просит счастья!
Ему Зевес надежный страж
От грозного ненастья;
На маках лени, в тихий час,
Он сладко засыпает,
И бранных труб ужасный глас
Его не пробуждает.

Пускай, ударя в звучный щит
И с видом дерзновенным,
Мне слава издали грозит
Перстом окровавленным,
И бранны вьются знамена,
И пышет бой кровавый —
Прелестна сердцу тишина;
Нейду, нейду за славой.

Нашел в глуши я мирный кров
И дни веду смиренно;
Дана мне лира от богов,
Поэту дар бесценный;
И муза верная со мной:
Хвала тебе, богиня!
Тобою красен домик мой
И дикая пустыня.

На слабом утре дней златых
Певца ты осенила,
Венком из миртов молодых
Чело его покрыла,
И, горним светом озарясь,
Влетала в скромну келью
И чуть дышала, преклонясь
Над детской колыбелью.

О, будь мне спутницей младой
До самых врат могилы!
Летай с мечтаньем надо мной,
Расправя легки крылы;
Гоните мрачную печаль,
Пленяйте ум... обманом
И милой жизни светлу даль
Кажите за туманом!

И тих мой будет поздний час;
И смерти добрый гений
Шепнет, у двери постучась:
«Пора в жилище теней!..»
Так в зимний вечер сладкий сон
Приходит в мирны сени,
Венчанный маком и склонен
На посох томной лени...