По-моему они не пересекались в жизни, хотя может быть Дебюсси слышал концерты Малера в Париже, но учитывая его нелюбовь к Вагнеру и его последователям. да и вообще к немецкой музыке, наверное не одобрял. А вот Малер мне кажется мимо импрессионистких веяний не прошёл - это в 'Песне о Земле' заметно Вот ещё про Малера в России:
Если можно музыкальную культуру страны представить как одну большую усредненную голову, то в нашей отечественной голове развернулась с Малером особая интрига. До определенного времени Малера в России не было. То есть он, конечно, был: специалисты, историки,музыканты знали о его существовании. Но его – НЕ БЫЛО. Ладно бы еще Малер-композитор, написавший девять (плюс одну незаконченную) симфоний, размерами значительно превосходивших бетховенские – кем мы не разбрасывались? Но Малер-дирижер, гремевший в Европе и Америке рубежа веков, которого сам Петр Чайковский, послушав в Гамбурге своего "Евгения Онегина", назвал гениальным – а этого в карман не спрячешь! – на протяжении десятков лет не существовал для публики в СССР! В 20-х – начале 30-х его еще играли гастролеры, а потом – тишина. Не знаю, был ли на то некий специальный запрет... Да и знать не хочу. Мне просто дико представить себе малеровское смятение, малеровскую нервозность, малеровскую грандиозность – в зале, заполненном людьми со значками сталинских лауреатов и орденоносцев.
Студентам рассказывали о "неврастеническом экспрессионисте эпохи кризиса и декаданса". В Германии в то же примерно время Малер был – уже по национальному признаку – тем же "вырожденцем". Позже Дмитрий Шостакович на глупейший журналистский вопрос: "Что бы вы взяли с собой на необитаемый остров?" – ответил серьезно: "Партитуру Малера".
Что произошло дальше? В конце 50-х Кирилл Кондрашин "пробил через ЦК" исполнение Первой симфонии. И показалось вдруг, что Малер никакой не "неврастенический экспрессионист", а светлый, ясный, с юмором шубертианец. Правда, были моменты... Что-то выпадало из этого ясного и светлого. Что-то шевелилось странное, едкое...Отечественная голова не без оснований забеспокоилась. Классически внятные, литые формы, что называется, "поплыли". Завелся гвоздь в ботинке. Что-то с "гуманистическим содержанием в художественно-прекрасной форме" стало происходить такое, чего вроде и быть не может...
Возьмите для начала,скажем, Пятую симфонию. (Пятые симфонии у композиторов всегда важны.) Попробуйте послушать. Вы услышите очень понятные, знакомые формы. Вот марш. Траурный. Вот вальс. Венский. Но попробуйте пожить с ними внимательно – минуту, две, три... Что-то не так, правда? Что-то ползет, что-то разъедает это знакомое. Начинаешь видеть ненужные подробности: вот фальшивит трубач, а вот кто-то сбился с такта. Кто-то заплакал, вальсируя – или вдруг рассмеялся на похоронах. Странно.
Не хочется навязывать ассоциаций, но – то липкий столик из Достоевского всплывет в этом "костюмном" вальсе, то вдруг вспомнишь, что через 3 года после смерти Малера – Франц Кафка напишет свою повесть "В исправительной колонии", где... "Как, бывало, в прежние времена! Вся долина была запружена людьми; все приходили ради такого зрелища... Зрители стояли на цыпочках... я часто сидел вон там накорточках, держа на каждой руке по ребенку. Какие это были времена, дружище!" Так рассказывает персонаж Кафки о старых добрых временах, когда семьями приходили поглядеть добрые бюргеры на... изуверскую пытку при помощи специальной машины с едкими зубьями.
Через те же 3 года после смерти Малера началась мировая война. Не могу представить себе, что он бы ее увидел.
Во Второй симфонии святой Антоний Падуанский проповедует рыбам. Проповедует, как когда-то Франциск Ассизский – птицам. Только рыбы – они не галдят радостно, не садятся у ног, не преображают мир своим пением. Они зеваки: приплывают, высовывают свои тупые головы из воды, молча слушают и "расплываются" подомам. Малер говорил, что это о его публике. Но не вообще ли о людях? "Человек – вовсе не то разумное существо, каким хочется его видеть. Всякий раз, как сообщество людей входит в эпоху разума, находится кто-то,кто все портит". Сейчас такие слова – общее место из теленовостей. Но тогда эти смутные догадки, эта темнота, эти рваные края – сильно мешали. Кафка, Фрейд? – это уж потом.
Один знаменитый музыковед, бывший студентом Ленинградской консерватории в конце 50-х-начале 60-х, рассказывал мне о восторге, удивлении, ослеплении, брожении, в которое пришла вся консерватория по случаю исполнения Третьей симфонии Малера. Тут весна, молодость – жизнь, одним словом. Дирижировал Николай Рабинович. Играли и пели сами студенты.
Когда же студентом был ваш покорный слуга, не знать Малера было неприлично. Вроде как не прочесть – нет-нет, не "Капитанскую дочку", это пожалуйста – а, скажем, "Игру в бисер". Но увы – не припомню сверстника-однокашника, у которого при слове "Малер" вырывалисьбы этакие весенние настроения. Когда я признался педагогу, что вообще-то Малера люблю, но вот "Песни о земле" никогда не слышал – в качестве награды за победу в какой-то викторине вскоре получил искомую пластинку.
Малер – для нас – это была Девятая и "Песнь о земле". Девятую и "Песнь о земле" писал композитор, знающий отведенный ему врачами короткий срок...
Земля одинакова повсюду,
и вечно, вечно существуют белые облака.
Ван Вэй, китайский поэт VIII века
(из текста "Песни о земле")
"Угловато стоит на эстраде этот маленький человек и творит над вашей душой какие-то магические заклинания. Горят дьявольским огнём его небольшие глаза, окидывая хищным взором, как орел свою добычу, всю подвластную музыкальную рать. Упрямый подбородок, крутой и широкий, выдался вперед. Челюсти конвульсивно сжаты. Зубы в сверхчеловеческом напряжении воли и чувства нервно скрежещут, а руки делают непривычные для глаза резкие и решительные движения. Становится страшно". (Александр Оссовский, 1907)
Добавлено (11 Июль 10, 13:00)
---------------------------------------------
В каждой странице Малера я ощущаю это выдавливание сока из камня. Или соли из земли – как нравится читателю. "Высшая математика таланта – в том, что половину из ста метров составляют девяносто девять". Так, кажется, сказал Акутагава. И еще про "воздух горных вершин". Любивший прогуливаться по горам – и превративший эти прогулки в своего рода творческий ритуал ("я приношу идеи с прогулок, как добычу") – Густав Малер и здесь приходит мне на ум.
Моя любимая малеровская партитура –теперь – Четвертая. Как раз та, начало ХХ века. Самая маленькая из его симфоний – всего час музыки. Самая скромная – выросла, собственно, из песни. Песня про рай. В раю живут детки. Танцуют и прыгают, скачути поют. Слушают ангельское пение. Косули и зайцы сами прибегают к деткам – чтобы их съели. Рыбы сдают святому Петру (рыбаку!) свою икру – для той же цели. Евангелист Лука (его, если помните по песне, приписываемой обычно БГ, изображают в образе быка, "исполненного очей") – этого самого быка и закалывает, опять же всем на обед. Над сей райской гармонией царит кухарка св. Марфа...
Есть такая английская песенка – о клоуне, который объясняет, что это он не плачет, это он смеется – только висит кверху ногами... "С детски веселым выражением. Без оттенка пародии". Ремарка автора для певицы.
О своей Восьмой Малер сокрушался, что ее разрекламировали, "как цирк Барнума и Бейли". Дело в том, что эта симфония получила – неофициально – название "Симфонии тысячи участников". Это определение почти буквальное: 8 солистов, 3 хора, 2 оркестра. Что можно сказать о ней? Как это звучит? "Представьте себе, что вселенная начинает звучать и звенеть", – так хотел сделать сам Малер. О том, что получилось, трудно судить. Есть такие невозможные музыкальные масштабы, когда слушаешь – и внутри тебя вырастает что-то, не представимое раньше. Когда автор сравнивает по поводу этой симфонии Христа с Платоном, взяв текст для нее из "Фауста" Гете, и произносит: "В обоих случаях – Эрос как творец мира!" – то нужно либо решить, что это просто страшная каша и "Пушкин спотыкается о Гоголя и падает", либо взлететь в эти головокружительные сферы, где все – Единство и Слияние.
И уж простите меня за эти слова с большой буквы, которые – вообще то моветон, но здесь это не придыхание – здесь это одышка. От разреженности атмосферы.
В конце концов, композитора создает совсемне то, о чем принято думать – не его мелодия, не его гармония, не оркестровка. Композитор – это стиль метафоры. Способ обращения с музыкой. С нервами слушателя. Способность рисковать головой.
В Первой симфонии Малера есть пародийный траурный марш – "Звери хоронят охотника": "Если я хочу получить тихий, сдавленный звук, то поручаю играть его не тому инструменту, на котором его легко извлечь, а тому, который может издать его лишь с напряжением, как бы насильно, часто даже с перенапряжением, выходя из своих естественных границ. Так, у меня контрабасы и фагот часто должны визжать на самых высоких нотах, а флейта – пыхтеть на самых низких".
Так он обращался с нервами. Голова привязана к нервам. Намертво.
"В первые годы моей дирижерской работы я заставлял людей ежедневно репетировать по восемь часов и больше. В Касселе в моем оркестре грозила вспыхнуть революция. Как сообщил мне один из моих друзей, все оркестранты и хористы намеревались явиться на репетицию, вооружившись палками и кнутами, чтобы основательно исколотить меня. Мне следовало, как советовал мне мой приятель, остаться дома, отговорившись нездоровьем. Конечно, я отправился прямо в театр итотчас начал репетицию, причем был особенно строг и резок: ни одного из этих господ я не терял из виду и не давал им ни секунды передышки, чтобы они не могли опомниться. После репетиции я окинул всех яростным взглядом, захлопнул крышку рояля и вышел из зала, не сказав ни слова".
Метафора о Малере. В фильме Висконти "Смерть в Венеции" (по новелле Томаса Манна) герой-композитор, сочиняющий, если позволено так выразиться, музыку Малера (да и портретно похожий на композитора, что находится в полном соответствии с замыслом писателя) оказывается в земном раю. На курорте, то есть. В раю обнаруживается холера.
"...и вечно существуют белые облака".