Чайковский тоже гопаки писал и ваши песни цитировал Если серьёзно, у вас даже импрессионист был - Роман Симович (1901-1984). Мне как любителю этой стилистики интересно было бы послушать
Наверное мы не по теме, но тут спорить особеннно не о чем - и Прокофьев гений, и Шостакович гений, вот только как уживались непонятно
С. Прокофьев. Выступление на заседании пленума Союза композиторов СССР Публикуется по АрхП (ЦГАЛИ, машинопись стенограммы с правкой Прокофьева). Датировано мартом 1944 г.
Мне кажется, что одним из наиболее ярких признаков этого пленума является постоянное упоминание и обращение к мастерству, и это необычайно радостно. И вот, приблизительно с этой точки зрения мне хотелось бы поговорить о некоторых сочинениях, которые мы слышали в эту зиму. Прежде всего я хотел бы сказать несколько слов о Восьмой симфонии Шостаковича. Почему прежде всего? Прежде всего, Шостакович меня интересует как композитор, который очень много думает. Это не значит, что я хочу сказать, что другие композиторы думают мало или недостаточно, но мне кажется, что одна из характерных черт Шостаковича — это именно думание, выдумывание.
Как пишется симфоническое сочинение? Предположим один пишет ее так: пишется главная партия — в соответствии с тем, как она вышла, затем пишется ход к побочной партии, потом отыскивается побочная партия. В зависимости от того, как она удалась — пишется заключительная. Экспозиция готова, композитор ищет разработку и т.д. . Это несколько самотечный метод сочинения симфонического произведения, и композитор по возможности корригирует его своим умением, своим рассудком, своей критикой. Другой способ — это когда композитор задумывает как-то симфонию. Он решает, что сделает так-то главную партию, что от нее перейдет так-то к такой-то побочной партии, что получившуюся экспозицию он будет разрабатывать так-то и так-то подойдет к репризе. Я говорю очень элементарно, но это дает огромное поле для творчества композитора предварительного — до сочинения собственно самой музыки. Конечно, этот второй способ очень трудный, потому что недостаточно решить, что я напишу такую-то побочную партию. Надо ее фактически сочинить. Между тем в процессе работы может оказаться, что именно так она не хочет складываться. Я не хочу сказать, что Шостакович всецело сочиняет вторым способом, но мне кажется, что в методе своего сочинения он во многом приближается к нему. Вообще, мы часто говорим "сочиняет", но мы не всегда отдаем себе отчет — что значит слово "сочинять". Сочинять — значит, слагать, выдумывать. Я думаю, что мамаша, которая поймала за рукав ребенка и говорит: "Что ты мне тут сочиняешь", — гораздо ближе подходит к смыслу этого слова, чем многие композиторы, когда они сочиняют симфонии. Каковы основные достоинства и недостатки творчества Шостаковича? Достоинство, мне кажется, — это именно думание, выдумывание, изобретение, не в сухом смысле этих слов, а в лучшем — творческом, мастерском значении. Относительно того, каковы его слабейшие стороны, тут уже говорилось. Я имею в виду недостаточную яркость мелодических линий. Все это я сказал для того, чтобы объяснить, с какой точки зрения я подхожу к Восьмой симфонии и почему она — не скажу меня разочаровала, но как-то не очаровала в той мере, на какую я рассчитывал. Действительно, если мы возьмем мелодическую сторону, то в своих предпоследних сочинениях Шостакович, как большой мастер, уже раньше нас заметил свой отстающий сектор и, несомненно, обратил на него внимание, и это мы замечали во многих выпуклых мелодических линиях, которые появились у него в Квинтете, Пятой симфонии и других произведениях. Но как раз в Восьмой симфонии дальнейшего улучшения и развития как будто не замечается. Если взглянуть на мелодический материал Восьмой симфонии, то я отметил бы, что он недостаточно интересен.
Профиль мелодии Восьмой симфонии Шостаковича скорее напоминает средний голос из 4-голосного сложения, чем тему для большой симфонии. Что касается ее формы, то тут, мне кажется, основное в том, что, поскольку симфония очень длинна, автор должен принять меры к сохранению внимания публики. Она слушает полчаса, слушает вторые полчаса, но к концу второго получаса он начинает требовать экстренных мер для преодоления своего утомления. И как раз в это время у Шостаковича начинается медленная часть. Как раз четвертая часть не может сохранить внимание слушателей. Написана она в прекрасной форме пассакальи. Отличная форма! Но дело в том, что Шостакович не смог найти достаточно яркое противосложение, между тем слушатель устал и требует более острых раздражений. Если бы симфония не имела этой четвертой части, а прямо бы перешла в заключительную часть с ее превосходной кодой, если бы симфония не имела второй части, которая не нова и грубовата, а были бы только первая, третья и пятая части, то я уверен, что споров об этой симфонии было бы гораздо меньше.
Ведущие жанры творчества: у Прокофьева - Опера, Балет, Концерт, Фортепианная соната; у Шостаковича - Симфония, квартет, киномузыка. Резкая критика оперных и балетных замыслов композитора, повлекла за собой отказ Шостаковича от сочинений в этом жанре. В гармонии Шостаковича, в отличие от Прокофьева, не столь важна красочность, характеристичность. Преобладает суровость тона, скупые зарисовки общего колорита. Прокофьев более аристократичен, Шостакович более прост. Прокофьева воспламеняет сказочность - с доброй феей, прекрасным лебедем, чистым детством, природой как светлой силой: У Шостаковича более заметен трагедийный пафос, показывающий страшные и даже гадкие стороны жизни. Поэтому у Шостаковича так много "партийности". Поэтому ему удавалась массовая музыка. Прокофьеву почти не удавалась. Он остался равнодушным к повсеместному увлечению джазом, прошел мимо соблазнов развлекательной музыки. Эстетика того и другого композиторов выбирает тип ладогармонического материала. Можно сказать, что Прокофьев - мажорный композитор, а Шостакович - минорный, причем, речь идёт не о формальном, а о сущностном преобладании мажора или минора даже в характере личности.
Прокофьев - творец светлого, жизнелюбивого искусства. Музыка Прокофьева ворвалась как вихрь, как нечто неповторимое, новаторское в бурное время начала ХХ века. В творчестве Шостаковича отразилась сложная, противоречивая эпоха современности. Композитора справедливо называют летописцем истории cоветской страны. С другой стороны - скептическое восприятие окружающего мира сделало стиль Шостаковича жёстким, экспрессивным.
Шостакович был очень западным композитором и одновременно, как это ни странно, советским, а Прокофьев всегда оставался русским. Поразительна была его творческая свобода (следствие уверенности!) в самых рискованных положениях, непринужденность, игра в буквальном смысле со слушателем. Шостакович тоже играл, в кошки-мышки с властью, не зря в его музыке видят множество подтекстов Композиторы откликнулись на события Великой Отечественной войны произведениями в разных жанрах. Прокофьев - патриотической оперой “Война и мир” по роману Льва Толстого, Шостакович - Седьмой симфонией, получившая название “Ленинградская”, безусловно, выдающимся произведением, которое однако врятли является прямым откликом композитора на грозные события первых месяцев войны. В 1 части симфонии звучит знаменитый “эпизод нашествия” - сначала безобидно, разрасталась затем до огромной мощи, вырастая в огромный символ подавления. Эпизод этот Шостакович написал ещё до войны, не исполнив и не опубликовав его. Так что же хотел отобразить этим композитор: страшное нашествие фашизма по Европе или воплощение давления, насилия Сталинского тоталитаризма над личностью ?...
После известного Постановления почти все сочинения Прокофьева и Шостаковича несколько лет были под запретом и не исполнялись. Неизвестно, как реагировал Прокофьев на эту жестокую критику. Он никогда не высказывался по этому поводу. Он молчал. Но, конечно, это не могло не отразиться на нем. Возможно, именно эти события сломали его и привели к ранней смерти Шостакович был в самом расцвете своего таланта, ему было всего 42 года. Но насколько силен был нанесенный удар, может сказать список его сочинений за 6 лет до смерти Сталина в 1953 г. В сентябре 1948 года Шостаковича выгнали из Ленинградской и Московской консерваторий, где он вел классы композиции. С тех пор он Никогда больше не преподавал и лишь в 1961 году ненадолго вернулся в Ленинградскую консерваторию – занимался с аспирантами, потом сам ушел оттуда и уже навсегда.
Кончина Прокофьева стала потрясением. Незадолго до этого впервые прозвучала Седьмая симфония Прокофьева, очень взволновавшая Шостаковича. Известно, что он написал автору восторженное письмо. “Горячо поздравляю вас с новой симфонией. Прослушал я ее вчера с огромным интересом и наслаждением от первой до последней ноты. Симфония получилась произведением высокого совершенства, глубокого таланта. Это подлинно мастерское произведение”. В этом “прощальном” произведении соединились спокойствие, умудренность жизни и светлая печаль воспоминаний, чисто детская любовь Прокофьева ко всему таинственному, чудесному. В музыке симфонии выражается радость и красота жизни. А ведь сочинял эту музыку – нежную и веселую, как аромат цветов, как песенка ребенка, музыку, исполненную неисчерпаемого здоровья и жизненной силы, 60-летний человек – жизнь великого артиста уже догорала в те дни. Седьмая симфония была ее закатом. Какая же могучая воля руководила сознанием художника! С невольным преклонением я думаю об этом”. Данью огромного уважения творчеству Прокофьева стал отказ Шостаковича баллотироваться на присуждение Ленинской премии, так как он считал, что первым этого высокого звания должен быть удостоен именно Прокофьев. Шостакович был удостоен Ленинской премии уже в апреле
Сергей Сергеевич Прокофьев родился в 1891 году в семье агронома. Первой учительницей стала мать, Мария Григорьевна, которая полностью взяла на себя воспитание сына, занималась с ним музыкой, иностранными языками. Сережу Прокофьева хорошо воспитывали, многому учили, не принуждали, но и не баловали; он рос среди природы, с ранних лет увлекаясь творчеством. Вероятнее всего, именно свободное и гармоничное детство стало драгоценной “прививкой”, защитившей творчество Прокофьева от трагедий времени. И не случайно он сам некоторыми черточками своего поведения, привычками часто напоминал непосредственного, всеми любимого большого ребенка.Самая первая пьеса Прокофьева – “Индийский галоп”. В девять лет, после поездки в Москву, и посещения Большого театра, в 1900 году сочинил оперу “Великан” на собственное либретто.
Дмитрий Дмитриевич Шостакович родился в 1906 году в Петербурге (Ленинграде). Музыкой начал заниматься с девяти лет. Первые сочинения появились, когда ему было 12 лет. Они назывались: “Траурный марш памяти жертв революции”, “Гимн свободе. Их появление объясняет тот факт, что в свои 8-11 лет будущий композитор был свидетелем первой мировой войны, Февральской и Октябрьской революций.
В возрасте 13 лет и Прокофьев, и Шостакович поступили в Петербургскую консерваторию. Весной 1909 года Прокофьев заканчивает консерваторию как композитор, а в 1914 г. – по классу фортепиано. Шостакович также закончил консерваторию и как пианист, и как композитор. Уже первые сочинения принесли обоим широкую известность.
Что из себя Шостакович, Прокофьев представляли как люди? Шостакович, был немного смешной, ходил мелкими шажками, все время повторял фразы и отдельные слова, нервно почесывался. Словом, выглядел слегка комично. Любил повторять своим ученикам, что "музыкальные законы существуют, чтобы их нарушать"." Но как не странно, именно “необыкновенная внутренняя сдержанность и дисциплина кажутся главными чертами его характера…и теми качествами, что помогли ему перенести тягчайшие для композитора испытания. Острота мысли, эмоциональная активность не оставляли его до конца жизни. Его утонченное лицо с печатью гения на нем, раз увидев, уже нельзя было забыть. Особенными были у него глаза – светло-серые, широко распахнутые, увеличенные стеклами очков и детская, часто беспомощная улыбка… Речь его никогда не была плавной и спокойной – всегда напряженной, отрывистой. Говорил он быстро, как бы торопясь высказать мысль, повторяя помногу раз слова или целые фразы, делая упор на них, если хотел, чтобы собеседник запомнил, обратил на них особое внимание.” Прокофьев вел себя деловито, профессионально, был непосредственен, но бесцеремонен. Всегда был разговорчив, зачастую весело и премило дерзил. Рихтер вспоминает: "Как-то в солнечный день я шел по Арбату и увидел необычного человека. Он нес в себе вызывающую силу и прошел мимо меня, как явление. В ярких желтых ботинках, клетчатый, с красно-оранжевым галстуком. Я не мог не обернуться ему вслед — это был Прокофьев."
Прокофьев довольно часто выступал в печати с различными статьями, публикациями, написал автобиографическую книгу и даже вел дневник Дмитрий Дмитриевич редко выступал в печати и уж совсем редко высказывался о своих сочинениях Прокофьев не занимался преподавательской деятельностью никогда Шостакович преподавал в Ленинградской консерватории с 1937 (того самого) года
Прокофьев, в отличие от Шостаковича не имел достаточно опыта жития в СССР. Понимал всю идиотичночть советской жизни (достаточно почитать его воспоминания из Автобиографии о первом приезде в СССР - СКАЗ О ТОМ, КАК СЕРГЕЙ СЕРГЕЕВИЧ ПРОКОФЬЕВ ПРИМЕРИВАЛСЯ К "БОЛЬШЕВИЗИИ" http://www.lebed.com/2002/art3102.htm ). И он не был запуган В отличие от Прокофьева, который дебютировал ещё за 9 лет до большевистского переворота, полтора десятилетия жил на Западе и только с середины 30-х годов вписался в советскую музыку, Шостакович всю жизнь прожил в СССР, в достаточной мере испытал на себе последствия партийной критики (в середине 30-х, а затем, вместе с Прокофьевым, в 1948-м).
Ещё мне такую историю рассказывали. Виолончелист Березовский впервые показывал концерт Прокофьева, дирижировал Мелик-Пашаев. Полный провал. Когда Прокофьев вошел в артистическую, то Мелик-Пашаев и Березовский замолчали, как приговоренные к электрическому стулу. И Мелик-Пашаев спросил: «Ну как, Сергей Сергеевич?» Прокофьев улыбнулся и отвечает: «Хуже не бывает!» Но улыбнулся с полным оптимизмом.
Шостакович в подобных ситуациях всегда всё хвалил: «блестяще, блестяще». Шостакович мне всегда повторял: «Ну зачем, зачем такого-то критиковать, если он не может сделать лучше?» Иногда меня это поражало. Исполнение или сочинение из рук вон плохое, а Шостакович встаёт и говорит: «блестяще, блестяще». Если Шостакович дружил с человеком, любил его, тогда он мог быть более откровенным. Тогда он мог ошарашить совершенно неожиданными суждениями, очень для него сокровенными. Но вообще, был очень скрытен, очень осторожен. А вот Прокофьев, повторю, никогда не резервировал своей точки зрения. Никогда. Поэтому с Прокофьевым было гораздо легче. Правда, от него в минуту наибольшего благорасположения всегда могла поступить очень неприятная шпилька.
И всё-таки я считаю, что оба они очень национальные композиторы, очень русские. Хотя в музыке Шостаковича больше западных влияний, чем у Прокофьева. У Шостаковича страсти горели к Малеру. Прокофьев совершенно этого не понимал, он сам мне об этом говорил. Лина Ивановна Прокофьева, вдова композитора, рассказывала, что Сергей Сергеевич называл Шостаковича - «наш маленький Малер». Однажды до Прокофьева дошли слухи, что мы увлекаемся Малером. Прихожу к нему домой, а он с порога: “Слава, а что это среди молодых композиторов появилась какая-то странная эпидемия?” Думаю: “Гриппом, что ль, кто заболел?” Спрашиваю: “Какая?” А он: “МАЛЕРИЯ!” Но трагизм симфоний Шостаковича... Когда я вижу, как слушают - со слезами на глазах - симфонии Шостаковича, то понимаю, что, быть может, Шостакович самый русский композитор советского периода. Я не считаю, что музыка Прокофьева характерна именно для советского периода, она не об этом. Прокофьев пришел из другого мира, из мира Дягилева...из мира игры. Из западного мира. Ведь он там был довольно долго. Ему не хватало Запада. Когда я стал выезжать, он всегда просил меня привозить французские духи, халаты, пижамы - всякое такое. Его это страшно интересовало. Шостакович был более дитё послереволюционной жизни, дитё войны. в его музыке, даже в сочинениях последних лет много света и какой то наивной детскости, даже нежности. Мне вспоминается один забавный случай: Когда Сергей Прокофьев писал свой очередной опус, к нему подошел молодой Ростропович и спросил: Сергей Сергеич, вот знаете ли, в этом месте трубачу очень будет трудно играть, может следует написать попроще? На что Сергей Сергеич ответил: а вы представляете, Слава, как будет пыжиться и потеть, надувая щеки до неимоверных размеров этот трубач?? И Сергей Сергеич залился диким хохотом... Конечно, у Шостаковича была масса нежности. Но она существовала как необходимый контраст к его невероятной оскаленности
Это было потрясающее время для меня, но одновременно это было ужасно, потому что я видел как он плохел. Он не имел совсем денег и однажды он сказал: “Слава у меня нет больше денег на завтрак”. Я был шокирован, и я пошёл в Союз Композиторов и говорил с Хренниковым, председателем. Я сказал ему “У Прокофьева нет денег на еду. Может быть союз мог бы ему выделить немного денег? Если нет, то я пойду в Консерваторию и пойду по студентам просить у них дать несколько рублей”. Хренников дал мне 50 рублей, и я дал их Прокофьеву. После этого, один композитор, который имел сильные позиции на советском радио, великий дирижёр Самуил Самосуд, и я собрались на секретной встрече, чтобы обсудить как мы можем помочь Прокофьеву. Композитора осенила мысль: А что если Прокофьев сочинит что-нибудь связанное со Сталиным, он бы тогда cмог организовать сборы (комм. комиссионные)”. И так мы совместно решили целесообразным, чтобы Прокофьев сочинил увертюру c названием “Встреча Волги с Доном”. У Сталина была задумка построить канал соединяющий эти две большие реки, Волгу и Дон, и мы думали что это будет возможностью для Прокофьева что-нибудь наконец заработать, написав работу в ознаменование этого события. Я передал эту идею Прокофьеву, я был так рад сообщить это ему. Прокофьев сказал - “какая идиотская идея!”. Я был близок к тому, чтобы расплакаться. Чем ты так расстроен? – спрашивает меня Прокофьев. Я говорил, “Там тысячи бульдозеров и все они копают землю!”. Он:“Чтож – может быть в конце концов это не такая плохая идея” и он сочинил увертюру! Так у него появились первые деньги на еду. Но он умер несчастным человеком. Он сделал новую урезанную версию оперы Войны и мир, которая была снята с репертуара, чтобы она могла быть исполнена в театре в один вечер вместо обычных двух. Он сказал мне “Я не хочу умирать, не услышав мою оперу ещё один раз”. Но он её никогда уже больше не слышал.
Когда балетмейстеру Большого театра Леониду Лавровскому нужно было вытянуть из Прокофьева цыганский кусок для «Сказа о каменном цветке», он повёз с собой к нему на дачу пианиста. Пианист стал наигрывать всяческую цыганщину. Сергей Сергеевич пришел в ужас: «Затворите окна! Я не могу допустить, чтобы такие звуки неслись с дачи Прокофьева!» Он очень был строг к подобным напевам. А вот Дмитрий Дмитриевич Шостакович, наоборот, весьма терпимо к ним относился. У него был особый интерес к блатным и полублатным песням. Шостакович часто нам с Галиной Вишневской говорил о таких вещах с восторгом. На одной штуке он торчал массу времени, на знаменитой когда-то «Серенаде» Брага. Он её обработал для двух голосов. Всё никак не мог успокоиться, приговаривал с сарказмом таким: «Вот наконец-то я сделал «Серенаду» Брага!» Шостакович хотел вставить эту «Серенаду» в оперу, которую он замышлял, по «Черному монаху» Чехова. Это должен был быть такой коллаж... Шостаковича подобная музыка не отпугивала. Прокофьеву одно нравилось, Шостаковичу - другое. И надо сказать, иногда Прокофьев и Шостакович друг друга подкалывали.
Кроме расхождений в музыкальных вкусах Прокофьев и Шостакович разнились чисто по-человечески Трудно придумать двух более диаметрально противоположных людей. Прокофьев, если тебе доверял, не резервировал своего мнения - ни о тебе, ни о других. Он прибежал в артистическую, когда я сыграл Вторую виолончельную сонату Мясковского, и, в общем-то довольный, говорит: «Когда вы играете на низких струнах, то ни одной ноты не слышно, ни одной!» Это было сказано при других, с наивностью и детским восторгом. Я так растерялся, что даже побледнел. Тогда Прокофьев добавляет: «Но зато когда вы переходите на струну ля - всё слышно».
В советские годы ему приходилось из осторожности скрывать природное, почти детское прямодушие за внешней неконтактностью и деловой сухостью. Мог ли он быть откровенным с теми, кто завидовал ему и в 1948-м радовался «антиформалистической» травле? Резко негативные выступления тех, кто прежде прославлял его, после открытого прослушивания в конце 1948 года «Повести о настоящем человеке» – теперь, как мы знаем благодаря исполнениям Гергиева, прекрасной оперы – свидетельствовали о том, в какой лицемерной среде Прокофьеву приходилось существовать.
Как сложилась бы жизнь Прокофьева, если бы он не вернулся в СССР? Думаю, что она протекала бы неизмеримо обыкновеннее. Он точно не испытал бы тех взлетов и тех трагических моментов, той славы и той хулы, которая выпала ему в 30–40-е... Возможно, не случилось бы ухода из семьи, в котором сыграло свою роль и трагическое напряжение конца 30-х. Как пианист, а концертирующим пианистом Прокофьев был великолепным, он уступал за границей в славе Рахманинову, как композитор – Стравинскому. Роль знаменитого, но всегда остающегося на вторых ролях зарубежного русского была бы ему уготована до конца жизни. И это бы тяжело давило на соревновательного Прокофьева. Прокофьев точно не написал бы той великолепной киномузыки, которую он создал для Эйзенштейна: а ведь в 1938-м, уже после возвращения в СССР, его звали писать и для Голливуда. Он не создал бы ни «Ромео и Джульетты», ни апокалипсической «Кантаты к XX-летию Октября», ни энциклопедической «Войны и мира». Парижская музыкальная критика писала в начале 30-х, что Прокофьев во французской столице «практически гражданин». Здесь важно слово «практически»; формального признания Прокофьева окончательно своим со всеми вытекающими отсюда последствиями все равно не происходило. Думаю, что в такой атмосфере его ожидал бы творческий упадок.
Постановление 1948 года о «формализме» в музыке и последовавший за ним арест его первой жены Лины Прокофьевой, с которой композитор расстался еще в 1941-м, уйдя к Мире Мендельсон, сломили Прокофьева. В конце концов композитор вернулся в СССР по доброй воле, в не лучшие для страны времена, и заслужить ярлык антинародного и непатриотического композитора, сознавать, что ты лично ответствен за тюремное заключение матери своих собственных детей, для Прокофьева, во всем доверившегося родной стране, стало непереносимым ударом. Жизнь, творчество лишались смысла. Но Прокофьев был человеком прямым и искренним и поначалу воспринял эту критику как она есть. На деле же с ним, а также с Шостаковичем, с Хачатуряном, с Мясковским и со многими другими просто сводили счеты гораздо менее талантливые коллеги.
Музыка, которую Прокофьев стал писать после 1948 года, напоминала его ранние сочинения. Это был Прокофьев чуть не полувековой давности, совсем другой композитор. Временами проглядывало что-то небывало-трагическое. Но Прокофьева, каким мы его знаем до 1948-го и который вызвал шквал «антиформалистического» огня, там было мало. Оправится от нанесенного удара он не смог.
Говорят, что Прокофьев пользовался «двойным кодом», когда писал «правоверные» советские произведения, вкладывая в них совершенно несоветское содержание? Не знаю так ли это, но Прокофьев всегда подчеркивал, что пишет музыку качественную, то есть неодномерную. А где глубина, там и возможность свободных интерпретаций, неподконтрольные смыслы, пространство для мифа. Советским человеком сам Прокофьев ни по складу своего сознания не был – ни до, ни после 1948 года. «Двойной код» просто от того, что под поверхностью для Прокофьева всегда лежало некое архетипическое содержание. Когда начиная с 1948 года от него стали требовать именно ухудшения, уплощения собственной музыки, он искренне не понимал, как этого можно требовать. «Ведь я же пишу музыку качественную», – повторял он многочисленным знакомым. Вот в этом-то и был корень «проблемы». Качественное искусство сложно. Им невозможно манипулировать для посторонних целей.
Ту выкладку хотел посвятить дню святого Валентина, но такие дискусси развернулись, что пришлось снять. Со временем и моё отношение к музыке Тайфер изменилось, всё-таки как не хороши авангардные течения 20 го века, но приверженность традиции и мелодии и типично женский взгляд тоже заслуживают уважения
Атональность была предопределена всем развитием музыки. В книге Когоутека о технике композиции 20 го века пишут, что даже у Моцарта были атональности и даже примеры приводят. А придумав додекафонию Шёнберг сделал попытку спасти музыку от хаоса (и спас ненадолго, пока не пришли весёлые муз хулиганы вроде Кейджа и Штокхаузена), тем ещё раз подтвердив идею, что в немецкой музыке хороша золотая середина, ибо, если слишком легко писать, то получается пошлость, а если слишком мудрёно, (как у Шёнберга) получаем скуку (в основном). Хотя, по большому счёту в общем то его конструкции не менее умозрительны, чем Баховские фуги, а значит интересны
Меню сайта
Помощь тяжело больным детям. 
ПОГРУЖЕНИЕ В КЛАССИКУ. Здесь живет бесплатная классическая музыка в mp3 и других форматах.