1950 год для меня был весьма успешным. Начнем с незначительного, с точки зрения читателя, события: в Уигмор-Холле я выступил в концерте-лекции — эта затея оказалась впоследствии довольно перспективной.
Что касается моего аккомпанирования, критики уже давно хвалят меня в своих отзывах, и если я воз­держиваюсь от их цитирования, то не из-за недостатка проницательности этих джентльменов, а только лишь по причине свойственной мне скромности. Но скромность эта мгновенно улетучивается, когда речь заходит о моих лекциях, и тут уж я во весь голос заявляю, что они изумительны, и критики полностью со мной со­гласны. Итак, если не считать концертов-лекций военных лет, проводившихся в Национальной Галерее, в Уигмор-Холле состоялся мой лондонский дебют в области, которая открыла передо мной новые горизонты.
Дабы не создавать впечатления, что я слишком высоко воспарил на крыльях самовосхваления, поз­вольте мне заметить, что событиями намного большего значения, чем лекции, были мои выступления с Ирмгард Зеефрид, Гансом Хоттером, Бернардом Зоннерштедтом из Швеции, Борисом Христовым и вновь появившимся после двенадцатилетнего отсутствия Гер­бертом Янссеном, Поскольку Уигмор-Холл был слишком мал, эти концерты проводились в угрюмом Кингс-уэй-Холле, вмещавшем большее количество народу. Элизабет Шуман порхала между Сентрал-Холлом в Вестминстере (где, чтобы противостоять сквознякам, надо обладать выносливостью шотландского пони) и Ройял-Альберт-Холлом, где в ее совместном концерте с Йозефом Сигети, заплатив за один концерт, вы слышали два благодаря эффекту реверберации.
А между тем любимым мною Уигмор-Холлом пре­небрегали непонятно почему. Он ведь идеально подхо­дил и для интимной камерной музыки, и для честолю­бивой мисс N. дающей в один и тот же вечер свой пер­вый и последний концерт. Не меньшую роль сыграл он и в истории музыки: гиганты прошлого — Феруччо Бузони, Эжен Изаи, Владимир де Пахман — украшали его сцену, он был очевидцем начала многих выдающихся карьер. А нынче, 4 марта 1950 года, ему еще раз суждено было стать свидетелем памятного события, когда Виктория де лос Анхелес, впервые поклонившись Лондону, наполнила зал золотым потоком звуков, ослепительным, как солнце ее родной Испании.
В этот концерт меня ангажировал Уилфрид ван Уик. За несколько дней до выступления, проходя после ре­петиции с виолончелистом через фойе Уигмор-Холла, я увидел у кассы Астру Десмонд, покупающую билеты на концерт Виктории де лос Анхелес. Зная разборчи­вость мисс Десмонд, я спросил ее: "Неужели она так хороша?”, поскольку ничего не знал о де лос Анхелес — я еще не репетировал с ней. "Виктория де лос Анхелес, — был ответ, — поет завтра в "Ковент-Гарден” "Богему”. Можете быть уверены, что после ее выступления эту кассу будут осаждать, а билеты разойдутся в течение часа”.
Так оно и было. Маленький зал разрывался — публика аплодировала, рыдала, топала. Все понимали, что присутствуют при историческом событии. Марк Рафаэль, разбирающийся в пении, как никто другой, выразил наши чувства, сказав, что хотел бы упасть на колени и благодарить бога за то, что ему дано было услышать подобный голос.
Виктория де лос Анхелес — абсолютно нетипичная примадонна. Она не честолюбива и не ищет рекламы. Зависть и злоба чужды ей, она не стремится затмить своих коллег. Сэр Дэвид Уэбстер и мистер Рудольф Бинг, директора "Ковент-Гарден” и "Метрополитен-Опера”, подтвердят, что за всю свою практику им не приходилось иметь дело с менее капризным артистом. Она спокойная и скромная леди, самые счастливые свои минуты проводящая в собственном доме — читая, репетируя, занимаясь шитьем, слушая пластинки и радио.
Совсем необязательно вести себя несдержанно, обладая темпераментом, и поскольку де лос Анхелес обычно спокойна и невозмутима, то не надо думать, будто огонь и страсть не присущи ей. Ведь это-то и по­трясает нас в ее пении. Подобно фермеру Идена Филл-потта, Виктория могла бы похвастать, что "маленький ребенок с легкостью может управлять мною, но даже полк солдат не способен сдвинуть меня с места”. Пример тому — первая попытка записать в Париже "Кармен” под управлением сэра Томаса Бичема. Все солисты, хор и оркестр уже собрались в студии, но не было дирижера. Когда, с опозданием на два дня, наконец появился сэр Томас, они настолько выбились из графика, что де лос Анхелес не осталось времени даже на прослушивание записанных арий. Она была недовольна исполнением и пожелала повторить их. "Нет времени, дорогая”, — ласково ответил ей сэр Томас, после чего она обратилась к менеджеру по записи Виктору Олофу и по микрофону попросила его сообщить дирижеру, что она или повторит свои арии, или больше не споет ни одной ноты. Бичем все же не внял предостережениям и беспечно продолжил запись. Тогда певица спокойно закрыла ноты и вышла из студии. В Лондон полетели мольбы о спасении, на следующий день в Париж прибыл на подмогу Дэвид Бикнел. "Где моя любимая Кармен?” — кричал Т. Б. "Я думаю, что в эту самую минуту ее самолет приземляется в Барселоне”, — ответил Бикнел своим бесстрастным английским голосом. "Она полностью права!” — заметил Бичем, оправившись от потрясения.
Коллекционеры пластинок знают, как великолепно записали впоследствии Бичем и де лос Анхелес "Кармен”. Это было подтверждением того искреннего уважения, которое два великих артиста питали друг к другу.
Назад в Барселону! С каким трепетом она стремится домой. Там, и только там, она находит покой, которого ей так недостает.
Как же может эта застенчивая, любящая домашний уют женщина выносить беспокойную жизнь примадонмание на аккомпанемент), гордое притоптывание сапа-теадо, в малагуэнье и хоте — стук и щелканье кастаньет и во всех них — ностальгический перебор гитары. Такие образы всегда присутствуют в сознании исполни­теля, но этого недостаточно — ведь настроение песни или танца все время меняется: расслабленное и чувст­венное томление может внезапно обернуться яростным натиском, и тут требуется вся ваша физическая сила, чтобы придать ему мужественность и огонь. Реакции певца и пианиста на эти перемены должны быть так же внезапны, как и удары sforzando каблучков танцовщицы, и тем не менее, как я уже заметил, они исполняются без всяких преувеличений, ни в коем случае не вырываясь безудержно на волю.
Прожив жизнь, слушая сотни чудесных голосов, я сказал бы не колеблясь, что по качеству звучания де лос Анхелес привлекает меня больше, чем кто-либо другой. Я не могу без слез слушать ее Мими и был настолько взволнован после недавнего представления в "Ковент-Гарден”, что, посетив де лос Анхелес в уборной, не мог заставить себя говорить; это так позабавило Викторию, что она обняла меня со словами: "Не беспокойся, мой до-огой мальчик (как я люблю, когда она зовет меня "своим до-огим мальчиком”), ты ведь знаешь, что я только притворяюсь умершей”. Когда она поет "Прощай, Гранада” под аккомпанемент гитары в Раtiо dе 1оs Arrayanes в Альгамбре, то сверканье безупречно подобранных жемчужин ее фламенко доводит меня до слез, хотя я много раз слышал эту песню в исполнении Виктории.
Подобные эмоции — добавлю это в порядке самозащиты — возникают, когда я выступаю в роли слушателя, но о них не может быть и речи, если я выхожу с де лос Анхелес на сцену. На сцене я стремлюсь лишь к одному — объединиться с ней динамически, ритмически, духовно, тщетно пытаясь повторить на фортепиано отзвук золота в ее голосе. Во время выступления мне не до переживаний — я слишком занят певицей. Выступление требует предельной выносливости и восприимчивости, ведь надо полностью отдаться своей работе, а эмоции должны быть под строгим контролем интеллекта, иначе их не выразить голосом или пальцами. Актер, в надежде растрогать аудиторию, оставляет свои слезы в репетиционной комнате. Музыкант поступает точно так же. Я знал певицу, не способную исполнить одну песню по совершенно простой причине — увлекаясь ею, она теряла контроль над собой.
Слава не влияет на Викторию де лос Анхелес, поскольку она редко бывает удовлетворена своим пением. Ей приходится много заниматься, учить наизусть, и она слишком занята, чтобы даже на секунду остановиться и оглядеться с самодовольным видом. Программы концертов Виктории свидетельствуют о ее религиозности, что же касается оперы, то перечислять ее спектакли можно без конца: "Тангейзер” в Байрейте, "Пелеас и Мелизанда” и "Манон” в Париже, "Корот­кая жизнь” в Барселоне, "Баттерфляй”, "Богема”, "Травиата” в "Ла Скала”, масса партий в "Ковент-Гарден”   и   "Метрополитен”.   Какое   многообразие!
Прошло вот уже более десяти лет с тех пор, как я впервые играл Виктории де лос Анхелес, и каждый ее концерт захватывает меня больше, чем предыдущий. А когда после исполнения песни она смотрит своими блестящими темными глазами одобряюще и — да! — с нежностью в мою сторону, то я чувствую, как восхитительно жить на свете, быть здесь, с нею, греться в лучах такой прелестной особы!
Конечно же, я влюблен в нее, но кто я такой среди прочих?