Г. Берлиоз. Увертюры:

    Уиверли (Уэверли), ор. 1 bis

    Король Лир, op. 4 

    Корсар, op. 21 

Д. Д. Шостакович. Гамлет, сюита из музыки к кинофильму, ор. 116а  *

Большой cимфонический оркестр Центрального телевидения и Всесоюзного Радио  *
Дирижёр Николай Рабинович
Записи 1956-1964 гг.

ape+cue+jpg

251.3 Mb

На подступах к киновоплощению «Гамлета» Шостакович дважды участвовал в театральных постановках Козинцевым трагедий В. Шекспира: в 1941 году—«Короля Лира» в Ленин­градском Большом драматическом театре имени М. Горького и в 1954 году — «Гамлета» в Ленинградском академическом театре драмы имени А. С. Пушкина. Как ни трудно было Шостаковичу забыть собственную прежнюю музыку, Григорию Михайловичу Козин­цеву решительно сказал перед началом работы над фильмом «Гам­лет»: «Прежде всего — ни одной строки из того, что я написал для спектакля». Писал за­ново, основываясь на режиссёрском раскрытии «Гамлета» Ко­зинцевым. Помогла игра И. М. Смоктуновского, Гамлет кото­рого— не столько философ, сколько поэт-страдалец, хрупкий и в то же время непоколебимо бескомпромиссный, бесстрашно поднявшийся на борьбу со злом. Это был его герой.

 

Козинцев, наблюдая возникновение музыки «Гамлета», отмечал в своих рабочих тетрадях: Шостакович «пишет слышимый образ, чувствуя характер, тон, ход зритель­ного образа. Чувство это всегда точно». Шостакович в это время не расставался с «Гамлетом» в переводе Б. Л. Пастернака, вчитывался, вдумывался, расшифровывал для себя подтекст трагедии.

 

Из тех заметок Козинцева: «Когда Гамлет среди паники, охватившей Эльсинор, просит музыкантов играть, их исполнение должно быть не обычно профессиональ­ным, а от страха истерическим. Я сказал это Дмитрию Дмитрие­вичу, не взвешивая слова. На оркестровой репетиции флейты взвизгнули, заверещали нестерпимо пронзительно. На пере­записи пришлось добавить бубен, чтобы музыка не звучала слишком уж... слишком истерично...»

 

В связи с образом Офелии Козинцев пишет письмо компо­зитору с мыслями об уроке танцев, о теме «искусственного» воспитания. Получил ответ музыкой: «Вот ноты. Мудрить тут особенно нечего». Шостакович «приехал, посмотрел. Посмот­рел ещё раз: «Номер перепишите. Только челеста». «Потом,— рассказывает Козинцев,— я услышал «Смерть» и другие но­мера. Да, мудрить всё-таки пришлось». Была услышана хруп­кая нежность Офелии — музыка, названная Козинцевым «хру­стальной ясностью».

 

Музыкой насытили весь фильм рискованно густо, ввели её там, где по всем канонам и практике кинотрагедии ей быть не полагалось. Козинцев запи­сывал: «Мир полон звуков. В часы тишины слышится весёлое стрекотание погремушек и глухие удары бубна, ломкий по­свист дудочки, взвизги лихого припева: из чёрной дыры, глуби­ною в два аршина, разговаривает с датским принцем его далёкое детство — игрушечным, скоморошным фальцетом Йорика... Ассоциации пластики в звуке (оттенки веселья, первый моно­лог Гамлета)...»

 

Выпущенный на экраны в апреле 1964 года фильм «Гам­лет» произвел потрясающее впечатление. Это было новое от­крытие шедевра Шекспира. Музыка стала предметом специ­ального изучения, подробных анализов и далеко идущих обобщений.

 

По отношению ко всему богатому и разнообразному кино­творчеству Шостаковича фильм «Гамлет» занял место анало­гичное месту Десятой симфонии в эволюции симфонизма: кон­центрат стилевых особенностей, итог, обобщение.