Широк и разнообразен был концертный репертуар Рихтера!!
От задушевно-романтического 2го концерта Рахманинова, к токкатному динамизму 5го концерта Прокофьева, от урбанистической моторики 2го концерта Бартока и деловитой полифонии "Камерной музыки для ф-но и 12 инструментов" Хиндемита до "Движений" Стравинского - произведения, в котором серийный принцип абсолютен.
Рихтер практически заново открыл для публики 5й концерт Прокофьева - сочинение, которое порой слишком бездумно отбрасывается к парижскому модернизму. Ещё в начале 40х, восхищённый игрой пианиста Прокофьев весело обратился к нему с предложением: "Может быть, молодой музыкант сыграет мой Пятый концерт, который провалился и не имеет нигде успеха?! Так, может быть, он сыграет и концерт понравится?!". В пятом концерте Рихтер с огромной силой исполнительской выразительности противопоставляет эпизоды светлой лирики жесткому токкатному динамизму. Побочная партия первой части, "гавотная" тема второй, колыбельная четвертой и начало финала успешно противостоят общему духу первой части и токкате третьей. В результате значительно уравновешивается чрезмерная резкость многих эпизодов музыки концерта, он воспринимается в целом более гармонично.
Движения для фортепиано с оркестром в 5 частях (1959) Стравинского - произведение, в котором серийный принцип абсолютен. Здесь преломлён своеобразный опыт нововенцев, находящийся в творческом родстве с сериальной музыкой Булеза и Штокхаузена.
Второй фортепианный концерт Белы Бартока (1931) вобрал в себя весь арсенал авангарда 20х годов - урбанистическая моторика, линеарная полифония, сложнейшие контрапунктические комбинации, фортепиано трактуется как инструмент нонлегатный, изобилующий мощными ударными аккордов, резкими контрастами динамики, то взрывчатой и бодро-деловитой - как в 1й части и в финале, то приглушённой - как в таинственном импрессионистском ночном ноктюрне второй части, полной неясных шёрохов и звуков. В середине медленной второй части звучит бешеное по темпу скерцо, дьявольские интонации которого кричаще контрастируют с углубленно-созерцательными страницами адажио. Есть в концерте и сарказм и ядовитая насмешка, но всегда жизнь "бурлит",преобладает ощущение душевного здоровья, силы, энергии.
Сочинения, объединенные определением "камерная музыка" - среди лучшего, что создано Хиндемитом, в своем роде это аналог Бранденбургских концертов Баха. В цикле, куда входят семь концертов для солирующих инструментов и небольшого ансамбля, Хиндемит возрождает традиции барокко, однако речь ни в коем случае не идёт о стилизации. Обращаясь к форме барочного concerto grosso, Хиндемит в то же время использует элементы джаза, городской бытовой музыки 20-х годов, создавая "камерную музыку улицы", по определению Асафьева. В Камерной музыке для фортепиано и двенадцати инструментов №1 из op. 36 (1924) обнаруживается культ классической полифонии с опорой на стремительную мелкую технику скарлатиевского типа, которые абсурдным образом сочетаются с урбанистическим духом и жанровым гротеском новейшей музыки - отчётливой механистичностью и обнажённостью ритма, идущими от джазовой интерпретации фортепиано. Неоклассицизм деловитой полифонии дополняется стихией движения, сметающей все традиционные структурные грани
Из воспоминаний Олега Майзенберга.
…Рихтер с просветленным лицом говорит:
—
В этом году юбилей большого композитора. Вы знаете, какого?Я не смог сразу вспомнить.
— Ну как же! Хиндемита!Я, видимо, с легким разочарованием произнес:
— Ах, да!
Тут же Рихтер:
-
А Вы играете Хиндемита?Очень мало и только камерное.
Вы должны обязательно играть Хиндемита! - Вы знаете, Святослав Теофилович, я, признаться, не очень понимаю эту музыку.
Тут Рихтер принял свою знаменитую элегантную позу (одна рука в бок) и говорит:
—
Скажите, Олег, а Вы Баха понимаете?Я, чуть в замешательстве:
— Ну, более или менее.
Тогда Рихтер вдруг наивно и приветливо:
—
Так это же одно и то же! Конца нашей тогдашней беседы я никогда не забуду: уже надо было возвращаться в зал, и, стоя в дверях, я сказал, как это замечательно, что он вновь много играет. Рихтер глянул на меня в упор и тихо, с непередаваемой интонацией сказал
: «А что мне остается?»