Теги: паганини, Оперетта, Бонинг, Легар

 MP3 256 кбит/сек (126,8 MB)

files.mail.ru/SDDQH0SDDQH0SDDQH0SDDQH0SDDQH0XX

«...Работа над «Паганини» была закончена в конце 1924 года. Теперь Легар столкнулся с проблемой, забытой за последние 20 лет: на какой сцене будет поставлено произведение. С театром «Ан дер Вин» отношения прервались. За постановку взялся «Иоганн Штраус-театр». Таубер не мог исполнять здесь заглавную роль — дирекция не располагала для этого средствами, да и не хотела ставить в невыгодные условия своих актеров. С его участием запланировали постановку в одном из берлинских театров. В Вене же роль Паганини исполнял Карл Клевинг — «вагнеровский» певец, скандинавский тип, антипод итальянца Паганини: белокурый, рослый, склонный к полноте. К тому же Клевинг не танцевал. Менее удачного исполнителя трудно было себе представить.

Премьера прошла 30 октября 1925 года. Была видимость успеха, но в публике проскальзывали фразы о скуке, об излишней серьезности произведения. Пресса упрекала Легара за чрезмерную «оперность». Только один критик Э. Дечей объявил «Паганини» «вершиной австрийского легкого искусства». Сборы быстро шли на убыль. Неужели Легар обманулся в своем ощущении, что «Паганини» несет нечто новое и плодотворное? Оставалась надежда на берлинскую премьеру.

В конце ноября 1925 года Легар вызвал Таубера в Берлин для репетиций. Анну Элизу пела известная певица Вера Шварц. Директор Зальтенбург, поначалу ухватившийся за «Паганини», теперь, после венского полупровала, был склонен расторгнуть договор. Сошлись на том, что будет дано только двадцать спектаклей, Таубер получит половину договорной суммы, а Легар — ничего. Его даже не пригласили дирижировать. Но оба они соглашались на любые условия, лишь бы начать репетиции.

Атмосфера репетиций была трудной. Все не ладилось, Зальтенбург то и дело говорил колкости, Легар страдал и сомневался, и только Таубер непоколебимо верил в успех. Он даже позволял себе высокомерный тон с директором. «Что вы сделаете, господин директор, — спросил он однажды, — если двадцати спектаклей берлинцам не хватит?» — «Друг мой, — почти простонал Зальтенбург, — я буду счастлив, если первое представление не станет гигантским скандалом!»

30 января 1926 года состоялась берлинская премьера. Легар с женой сидели в ложе, купленной ими в кассе, как простые зрители. Первый акт прошел гладко. Во время второго акта произошел взрыв, хотя это был совсем не тот «гигантский скандал», которого опасался Зальтенбург.

Таубер спел свою песню, покрытую шквалом аплодисментов. Он имел обыкновение исполнять «бисы» в самых неожиданных местах зрительного зала. Прожектор «искал» его по всем ярусам. На этот раз он спел на бис в партере, третий и четвертый в ложах. Спектакль остановился. Зрители бешено аплодировали, кричали, топали. Это был какой-то массовый экстаз. Такого Легар не знал даже во времена «Веселой вдовы». Вдруг весь зал, словно сговорившись, стал вызывать Легара. Зальтенбург повел его из ложи на сцену. Легар покорно шел, не слыша ничего, кроме восторженного рева зала, скандирующего его имя. Таубер ждал его в кулисе. Они вместе пошли на сцену; казалось, овациям уже некуда расти, но в этот миг они достигли кульминации. Легар не мог удержаться от слез: позади остались холодные годы неудач, опять в черной духоте зала сотни голосов повторяют его имя и имя его друга, его вдохновителя, его Паганини — Рихарда Таубера. «Знаешь ли, Рихард, — сказал он, когда они ушли за кулисы, — в этот миг я вторично родился как художник».

Он был прав. Именно это произошло с ним — второе творческое рождение на шестом десятке лет. Он вступил на новую дорогу, им же проторенную в тяжелых поисках. Оперетта — оперетта! — рассказывала о душевной драме художника, о разладе любви и творчества, о жертве, о расставании с любимой. Новая драматургия нашла достойного истолкователя. 34-летний Таубер был идеальным Паганини. История набирала обороты, все меньше находилось в Австрии людей, желавших смеяться. Жанр оперетты должен был сменить свое обличье. Легар не столько понял, сколько ощутил это интуицией художника и сумел отказаться от своих же завоеваний. Начался новый, последний период его творчества.

«Паганини» сделал в Берлине сто аншлагов. Надо ли говорить, что Зальтенбург в корне переменил тактику. Теперь он заискивал перед Легаром и особенно перед Таубером, чтобы продлить договор. Таубер согласился еще на 60 спектаклей, при условии полной выплаты гонораров себе и Легару. Берлинцы узнали, что гастроли Таубера подходят к концу, и интерес к спектаклю усилился. Триумф заключительного представления стал легендарным. И как некогда Карчаг вышел раскланиваться после «Веселой вдовы», так ныне скептик Зальтенбург появился на сцене между Таубером и Верой Шварц, благодарно и виновато пожимая им руки. Теперь он думал только о том, как залучить в свой театр Таубера в новой легаровской роли. О том же мечтал и Легар.

Популярности их обоих способствовало начинавшее тогда развиваться радио. Практическое начало массового радиовещания относится к 1924 году. «В августе, — вспоминает М. Петеани, — в помещении существовавшего тогда в Ишле казино был объявлен эксперимент: будут слушать в аппарат человека, находящегося в Вене. Не по телефону, без трубки, прямо в воздухе. Вильнер и я пошли. С люстры свисал мистический аппарат, вокруг которого толпились любопытствующие в вечерних костюмах. Показ был назначен на девять часов, однако дело не двигалось. Наконец около десяти часов начало трещать и скрипеть, потом где-то далеко зажужжало нечто вроде человеческого голоса — нельзя было понять ни одного слова. На следующий день Вильнер рассказывал о неудавшемся показе. Все присутствующие были настроены скептически, но Легар — нет. Он высказал свою эрудицию и говорил, что открытие эфирных волн — дело эпохального значения. Безусловно, будет возможно транслировать откуда-нибудь целые театральные представления». Действительно, вскоре по берлинскому радио была передана первая оперетта — легаровская «Фраскита», а затем и «Паганини». Слава Легара близилась ко второму зениту.».

http://sunny-genre.narod.ru/books/lehar/4.html