Балет "Ринг" (на музыку 2h company), 2007 - 28 Декабря 2009

Постановка: Мариинский театр
Автор идеи и постановщик: Алексей Мирошниченко

Павел Гершензон — ассистент заведующего балетной труппой Мариинского театра
Алексей Мирошниченко — хореограф, автор идеи и постановщик «Ринга»
Александр Зайцев и Илья Барамия — музыканты группы «Елочные игрушки», вместе с Михаилом Феничевым составляющие группу 2H Company
Михаил Феничев — MC, автор текстов 2H Company
Гершензон: Когда балет «Ринг» еще только затевался, существовал на уровне идеи, было понятно, что музыку к нему надо заказывать специально. И что надо обратиться к так называемой клубной культуре, хотя она никогда не имела доступа на академическую сцену. Мой приятель, музыкальный журналист Дима Первушин, принес диск 2H Company, мы с хореографом Лешей Мирошниченко послушали и решили: то что надо. Через неделю мы сидели с 2H Company в кофейне, и они смотрели на нас как на идиотов. Помню, Саша Зайцев сказал: да вы что, смеетесь? Кто нас пустит в этот Мариинский театр?
Зайцев: Мы, конечно, дико офигели. Они нам рассказали примерный сюжет — состязание двух пар. Показывали Баланчина, Форсайта, сказали: напишите что-нибудь, чтобы был рэп. Мы начали что-то делать, потом это послушал Леша Мирошниченко — и он стал очень неожиданные вещи выхватывать, которые нам самим никогда бы в голову не пришли. У него же все очень сильно завязано на хореографии, и он говорил: вот это повторите, вот тут подержите. Мы никогда не применяли такую логику: развитие композиции диктуется тем, что балерине здесь нужно станцевать, например, вариацию.
Барамия: Мы вынуждены были ограничивать себя сообразно хореографии — и это дало новые возможности. Оказалось, кстати, что пресс-секретарь Мариинки хорошо знает 2H Company. А человек, который партию Рефери танцует, был на концерте Стаса Барецкого. Ну и так далее.
Зайцев: Я, честно говоря, до сих пор не понимаю, почему они нас выбрали. Когда на репетиции Леша спрашивает: «Ну как? Похоже?» — что мы можем ответить? Они нам все объясняют на каком-то птичьем наречии — наверное, и то, что мы говорим, для них звучит так же. Но возникает какая-то точка пересечения, от которой и начинает все выстраиваться — то, чего по отдельности ни у кого из нас нет.
Барамия: В классической музыке ведь совершенно другая динамика. У нас все идет от повторений, от маркирования каких-то звуковых колец; очень текучее, постепенное развитие. Нет такого, чтобы раз — и все замерло. Трек — некий монолит.
Гершензон: Эти музыканты привыкли записывать диски, состоящие из треков по три минуты, которые могут произвольно меняться местами. А тут им впервые надо было написать цельную 40-минутную композицию, причем по плану, составленному хореографом. Который в свою очередь должен был спроектировать балет, не слыша музыки. Все это дико сложно. Но такая схема была нормой в XIX веке, когда сначала писалось либретто, потом хореограф придумывал сценарный план, отдавал его композитору, тот сочинял — и начиналась взаимная притирка. Так были сделаны «Щелкунчик», «Спящая красавица», «Раймонда».
Мирошниченко: Одна из наших встреч с музыкантами получилась совершенно беспрецедентной. Тогда как раз приехал из Москвы бит-боксер Сережа Галуненко, и мы хотели что-то сделать с голосом, с этими его вокальными кунштюками, но все время заходили в тупик. А потом я попробовал станцевать — просто выдумывал на ходу всякую ерунду, и он, глядя на меня, издавал звуки по ассоциации. В итоге мы сделали пятиминутное соло, у которого даже получилась академическая трехчастная структура; в балете это будет. То есть музыка рождалась прямо из моих движений. Такого никогда не было.
Гершензон: В общем, ребята ходили на репетиции, смотрели, как устроен балет, а ведь это такое гетто. Человеческая мясорубка: распаренные тела, взгляды исподлобья на незнакомых небалетных людей и так далее. Вероятно, 2H Company пережили шок, но потом все-таки начали выдавать хореографу метрические и ритмические рисунки — и он пытался понять, можно ли положить танцевальные комбинации на этот ритм. Оказалось, можно. А потом появился рэп Миши Феничева.
Феничев: Мне-то было легче всех, потому что мне сказали: пиши, о чем хочешь. И вот я ходил, смотрел. Смотрел Лешины постановки на музыку Plaid и Амона Тобина. Смотрел репетиции. Видел какую-то огромную мощь в людях, которые измываются над своими телами, чтобы показывать все эти красивые штуки. И об этом попытался написать.
Гершензон: Текст выявляет оппозиции: противоборствующими оказались сцена и зал, балет и город, искусство и жизнь. То, что написал Миша, — поразительно. При обязательной для рэпа интонационной жесткости все трогательно и прозрачно.
Мирошниченко: Две пары попадают в пространство, ограниченное балетным станком, — это и есть ринг. У них возникает конфликт: один танцовщик толкает другого, когда тот стоит в трудной позе, на балансе, девушка заступается, чуть до драки не доходит. И в этот момент возникает Рефери, странный персонаж наподобие сыщика из «Бременских музыкантов», который может, допустим, автомобиль из кармана достать, — и танцует свое таинственное соло. А потом появляется слово — и выпад идет уже против аудитории, сюжет разворачивается не в пользу зрителя. Текст — он о мощной интеграции балета в мир. Как там Миша говорит: «И со смехом «Па-де-де» крича, начали мягкими подошвами долбить мне ребра».
Феничев: Все мои друзья, родственники, знакомые к балету не имеют никакого отношения, они начинают зевать при одном его упоминании. Ну и я тут читаю от имени обычного гопника, которым в некотором смысле и являюсь, — потому что, скажем так, культурные приоритеты у меня совсем другие.
Зайцев: Понятно, что мы не напишем музыку лучше, чем Десятников. Все это провокация. Я как консерватор считаю эту затею неким регрессом. Стравинский, потом Том Уильямс, который для Форсайта писал, потом 2H Company. С музыкальной точки зрения мы точно хуже, чем Стравинский.
Барамия: Почему хуже? Это было 100 лет назад. Мы же не закрываем Стравинского. Что лучше — погулять или поесть котлет?
Зайцев: Между прочим, наш Стас Барецкий и Стравинский — земляки. На соседних улицах родились.
Мирошниченко: Я не думаю, что это провокация. Это элементарное развитие. Мы же не можем быть законсервированы. Многие хореографы работали над преобразованием классического балета, но именно Баланчин определил его дальнейший вектор. Потом то же самое было с Форсайтом. Так и сейчас: по всему миру хореографы пытаются придумать, что дальше. Мы как ученые — работаем над одной проблемой, скажем, над созданием водородной бомбы, — и кто быстрее справится. Нужна новая кровь, а откуда ее взять? Конечно, из современной культуры — это живое. И неплохо бы это в наш академизм привнести, а там посмотрим. (http://www.afisha.ru/performance/73525/)