Альфред Брендель:

Гайдн и Лист, возможно, были самыми непонятыми из всех композиторов. Оба прожили долгую жизнь, обоим очень сильно завидовали. Гайдн в пожилом возрасте был самым известным композитором в Европе, но не устраивал скандалов с целью самодемонстрации, не имел серьёзных заболеваний, в том числе сифилиса и туберкулёза. Он не вёл себя как сумасшедший и не страдал манией величия. В нём не было ничего, способного пробудить людскую жалость.

Ховард Чендлер Роббинс Лэндон:

Центральной фигурой этой книги [второго тома указанного труда Лэндона] помимо Гайдна является его необычайный покровитель князь Николаус I - человек такой же сложный, как и Йозеф II, с аналогичными тёмными сторонами натуры (см. отзыв Плейеля о Николаусе, который сердито смотрел из глубины своей ложи во время исполнения симфонии Гайдна; это похоже на правду, даже если в тот момент была не обычная картина). Князь - один из великих венгерских магнатов, который был в дружеских отношениях с Габсбургами, хотя он всем сердцем не любил Вену и ездил туда только для того, чтобы засвидетельствовать необходимое почтение Двору на Рождество. Богатство Эстерхази было почти неправдоподобным, его могущество в пределах его владений было громадным (у него был даже собственный палач).

Насонов Р. А.:

Не бессмертная возлюбленная

Для тех, кто интересуется биографией Гайдна, не представляет большого секрета история любви композитора, приключившаяся с ним во время первой поездки в Англию. В мемуарах, записанных Альбертом Кристофом Дисом, Гайдн вспоминал, что в Лондоне жила вдова, любившая его, - «красивая и очаровательная женщина, на которой я бы охотно женился, будь свободен». Немногим, наверное, известно, что отношения Гайдна и лондонской вдовы задокументированы, и что памятник их любви переведён на русский язык, снабжён информативными комментариями и опубликован (См.: Научный вестник Московской консерватории. 2012. № 4. С. 143-148 (перевод с нем. Е. Матвеевой, коммент. А. Лосевой).).
Ребекка Шрётер, урожденная Скотт, действительно была вдовой к моменту встречи с Йозефом Гайдном. Её муж, Иоганн Самуэль Шрётер, мастер игры на хаммерклавире и композитор, скончался в 1788 году. Легенда о том, что замужество состоялось вопреки воле родных и что влюбленным пришлось даже бежать на время в Шотландию, не находит подтверждения, но, возможно, уже само существование таковой говорит нам нечто о темпераменте человека мало известного, но всё же вошедшего в историю. В разгар лета 1791 года Ребекка стала брать уроки клавирной игры у приезжей знаменитости. С началом весны 1792 года пришла большая любовь, безраздельно завладевшая всем её существом и, очевидно, нашедшая взаимность. Покидая остров в июле 1792 года, Гайдн переписал на память двадцать два письма Ребекки, в том числе совсем свежие, датированные пятницей (по-видимому, 29 июня) и понедельником (2 июля); письма самого Гайдна, если таковые существовали, нам не известны.
Это была любовь немолодых, даже по сегодняшним меркам, людей; на двоих им было больше сотни лет: Йозефу минуло шестьдесят лет, Ребекке - сорок. Письма полны восхищения музыкой Гайдна, преклонения перед ним как перед великим артистом («Мой дорогой, я не могу закрыть глаза и уснуть, пока не поблагодарю вас десять тысяч раз за невыразимый восторг, который я испытала от ваших прелестных сочинений»). Вместе с тем, в мемуарах, изложенных Дисом, мы находим замечание, пожалуй, обидное: вдова будто бы не обладала способностью формулировать мысли, пробуждаемые в ней этой музыкой. Подлинное ли это суждение Гайдна, или, может быть, к подобному умозаключению пришёл Дис, которому композитор, похоже, позволил ознакомиться в той или иной мере с перепиской?
Действительно, у читателя может сложиться впечатление, будто письма Ребекки малозначительны. Они не блещут разнообразием затрагиваемых тем, почти всё в них подчинено единой цели - выразить силу и нежность чувства, сказать о невыносимости разлук, томительности ожидания, боли неизвестности, дать понять свою преданность и безграничное доверие. Не более того. Так, в коротком послании от 8 февраля, где Ребекка ещё не смеет назвать Йозефа «любимым», выражение «мой дорогой» присутствует почти в каждом предложении; оно и запоминается.
По неспешном прочтении начинаешь, однако, удивляться тому, насколько естественно и уместно доносит эта вдова до своего возлюбленного крайне узкий спектр своих всепоглощающих переживаний. Её объяснения, возможно, однообразны, но никогда не повторяются дословно; слова просты, но не клишированы. Не принимаем ли мы за отсутствие интеллекта цельность женской страсти, недоступную, всё-таки, мужчинам способность жить одной любовью? И во всякой ли жизненной ситуации человек обязан квалифицированно рассуждать об эстетических материях? Не мешало ли автору писем складно говорить (и притом не только о красотах музыки, но прежде всего об интимных деталях собственных чувств и желаний) то, как высоко вознесла она в своих представлениях звёздного артиста?
Удивительно, что в то время как у иных великих композиторов молва завела целый сонм «бессмертных возлюбленных», Ребекка Шрётер вовсе не была возведена в этот ранг и осталась, в общем-то, на задворках гайдновских биографий. Впрочем, что ж тут удивительного? История музыки написана мужчинами, и далеко не всем из них будет приятна неприкрашенная правдивость двадцати двух посланий. Женщина, влюблённая так, как была влюблена Ребекка, становится крайне слабой и всецело зависящей от своего идола, от взаимности его чувств, от его понимания, от его решимости и благородства. Раз за разом она пытается донести до него это своё состояние, а тот так часто бывает невосприимчив либо прикидывается таковым. Ведь излечить ослабевшее до подобной степени создание можно лишь приняв её целиком и навсегда, подарив ей всю свою свободу; на меньшее она не согласна. Неподдельная искренность Ребекки мало располагает к возникновению культа её личности и её чувств. Чтение этих писем - удовольствие для немногих, и скорее для мудрецов, чем для гурманов.

...
Свидетельств о дальнейших отношениях наших героев крайне мало (а ведь интересно было бы узнать, получила ли история некое продолжение после того, как великий музыкант вторично вступил на землю Туманного Альбиона). Бог не сотворил мира, а дьявол никого не проклял. С временным отъездом Гайдна на континент влюбленные не поссорились навек и не порвали отношения, в том числе деловые. Пожалуй, самым примечательным является тот факт, что Ребекка Шрётер состояла в числе подписчиков издания известной гайдновской оратории.
Странная это вещь. Написана под впечатлением от «Израиля в Египте», с его подозрительным с точки зрения пуристской эстетики обилием звукоизобразительных моментов, - но отличие разительно. Ужасным Божьим карам Гайдн предпочитает живописать превращение Хаоса в сотворённый Космос и невинную красоту мироздания, ещё не познавшего грехопадение. Всё в этом мире создано для человека - точнее, для пары любящих людей, мужчины и женщины. Венцом творения становится не Адам, а образцово-показательная благополучная семья...
Дальнейшие спекуляции излишни, но всё же неизбежны. Кто-то просто восхитится величием «гайденовского» творения, а кому-то этот мещанский Эдем покажется приторным, ненатуральным. Не порождена ли идиллия эскапизмом? Такой ли уж счастливой была семейная жизнь музыканта? Или, возможно, оратория написана с мыслями о Шрётер (но вряд ли для неё специально): не сочтя возможным подарить своей лондонской вдове «рай в шалаше», Гайдн нашёл утешение в изображении того, как оно должно было быть, если бы Господь со своими помощниками сотворил не Адама и Еву, а, скажем, Йозефа и Ребекку?
Счастливый Гайдн! Не всякому на седьмом десятке лет жизни дано вызвать в женской душе подобный пламень чувств. И не всякому удаётся благополучно миновать житейские бури, завершив свой путь в образе безобидного добродушного «папаши». Но история и личность Ребекки Шрётер представляются мне более интригующими, более интересными. Как пережила она разлуку? Что думала о Гайдне и о его музыке тогда, когда пелена обожания должна была пасть с её глаз? Насколько тонким было в действительности её понимание искусства, и насколько она была способна к выражению своих эстетических переживаний? И до какой степени, в конце концов, мы впадаем в разнообразные преувеличения, проецируя фигуру образованной и эмансипированной дамы наших дней в далекое прошлое, в поисках «замалчиваемой» «женской культуры»?
И может быть, главный, самый волнительный вопрос. Знала ли - или хотя бы догадывалась ли - Ребекка о скором, в ближайшие дни, отъезде своего возлюбленного, когда обращалась к нему в последнем из сохранившихся в гайдновской копии писем: «Мой дорогой, я сердечно сожалею, что, к несчастью, не виделась с вами, когда вы заходили сегодня утром. Не будете ли вы, мой дорогой, так добры и не отобедаете ли со мною сегодня? Я прошу вас, если возможно, - вы не можете представить, как я несчастна, что не виделась с вами - приходите же сегодня, я умоляю вас! Я всегда остаюсь, мой дорогой, с нежнейшей привязанностью [к вам], самой [и т.д.]»?

Лесков Н.С.:

...Вскоре после Крымской войны [1853-1856]... я пошёл служить в одну из вновь образованных в то время торговых компаний... Хозяева дела, при котором я пристроился, были англичане: их было двое, оба они были женаты, имели довольно большие семейства и играли один на флейте, а другой на виолончели... Хозяева настроили нам довольно однообразные, но весьма красивые и удобные флигеля, и мы сели в этих коттеджах вокруг огромного старинного барского дома, в котором разместились сами принципалы [начальники].
Дом, построенный с разными причудами, был так велик и поместителен, что в нём могли свободно и со всякими удобствами расположиться даже два английских семейства. Над домом вверху, в полукруглом куполе была Эолова арфа, с которой, впрочем, давно были сорваны струны, а внизу под этим самым куполом - огромнейший концертный зал, где отличались в прежнее время крепостные музыканты и певчие, распроданные поодиночке прежним владельцем в то время, когда слухи об эмансипации стали казаться вероятными. Мои господа, англичане, давали в этом зале квартеты из Гайдена, на которые в качестве публики собирали всех служащих, не исключая нарядчиков, конторщиков и счётчиков.
Делалось это в целях «облагорожения вкуса», но только цель эта мало достигалась, потому что классические квартеты Гайдена простолюдинам не нравились и даже нагоняли на них тоску. Мне они откровенно жаловались, что «им нет хуже, как эту гадину слушать», но тем не менее эту «гадину» они всё-таки слушали, пока всем нам не была послана судьбою другая, более весёлая забава, что случилось с прибытием к нам из Германии нового колониста...

(1876, из рассказа «Железная воля»)

Это не имеет отношения к Гайдну. Они так же ругали бы и Моцарта, и Бетховена. Простые сельские люди из славян не могут сразу воспринять классику. Они ничего подобного не слышали ни в церкви, нигде, поэтому у них нет восприятия подобной музыки "с ходу". Помню, как я обижался, когда моя простая сельская бабушка, не умевшая читать, когда была у нас в гостях, ругала музыку Вивальди, концерт которого я играл. Зато когда я поставил пластинку церковных песнопений в исполнении хора Минина с Евгением Нестеренко, она была в восторге и даже подпевала.

Более того.. Кажется, Астафьев рассказывал о восприятии пластинки Шаляпина какими-то сельскими жителями: "Не наш. И голосом балует."
А как, говорят, в старом Азербайджане массовая публика плевалась от бельканто, привозимого из-за моря (тамошние миллионеры уже до революции направляли кое-кого из местных учиться в Италию)!

На свете нет решительно ничего такого, что нравилось бы всем людям Да и нравственные ценности тоже у разных сообществ разные. Вот почему я давным-давно считаю, что "общечеловеческие ценности" - миф, а само понятие - всего лишь повод объявить тех (может, и весьма многочисленных), кто не разделяет соответствующие ценности, не вполне людьми...

Ну, художественные вкусы и нравственные ценности, это все-же, разные вещи. Можно привести бесконечное число примеров, когда общие нравственные ценности разделяли люди совершенно разных социальных кругов, уровня образованности, итд. Это, конечно, не доказывает, что эти ценности - "общечеловеческие". Нравственные ("общечеловеческие") ценности в отрыве от их источника, т.е. религии - это действительно миф, и да, этим понятием пользуются политики так, как Вы написали.

Кстати, я не согласен с тем, что именно религия - источник нравственности. Докинз и др. правы. Скорее, она использует наработки, сделанные до неё. Ну и сама, разумеется, многое вносит - как правило, обосновывая незыблемость существующего порядка, легитимизируя его, т. е. внушая людям подчиняться ему не за страх, а за совесть.
А то выходит, что одно и то же, скажем, христианство породило резко враждебные друг другу культуры, непрерывно соперничающие между собой в том, кто настоящий христианин, а кто самозванец :))

Последний оффтопик с моей стороны - по поводу Докинза и иже с ним, приведу цитату из святителя Феофана Затворника: "А ученые? Да что с ними поделаешь? Их девиз: не любо не слушай, а лгать не мешай.". Сам я - д.т.н., но чем больше нахожусь в научных кругах, тем больше убеждаюсь в правоте св. Феофана в тех случаях, когда ученые берутся решать этические вопросы.

Думаю, что в наше время святитель Феофан с полным правом повторил бы эти слова, адресуясь уже не к учёным, а к некоторым священнослужителям, берущимся решать этические вопросы.

"Ибо что́ мне судить и внешних? Не внутренних ли вы судите?" (1 Кор. 5:12)

И вообще, опасно какой бы то ни было категории, сообществу или группе людей делегировать монополию истины в вопросах этики.

В том числе "религиозникам".
Недавно встретил очаровательную сентенцию: "Как только кто-то в семье становится православным, все остальные становятся мучениками"
Понятно, что дело отнюдь не в православии как таковом - "ушибиться" можно чем угодно: любой религией, идеологией, "здоровым образом жизни" и т. п.

А как же сам Шаляпин, мальчишкой опьяненный оперой, пел любое предложение ?! Он-то был не просто славянин, а ещё и из глубинки... Почитайте или перечитайте его мемуары...

Я знаю, что он из глубинки и проч. Но учился-то он уже профессиональному вокалу на итальянской основе - и, как видите, это не всем "заходит".
Для того чтобы воспринимать искусство какого-либо рода, нужно уметь его воспринимать. При желании, конечно :-))))))
Музыка - это вовсе не интернациональный язык, если угодно, еще менее, нежели слово. Для слова можно худо-бедно найти переводчика, а вот для музыки, построенной по иным принципам - нет.

спасибо

Как начнёшь что-нибудь копать - так понимаешь, что ты ничего не знаешь...
...Бог не сотворил мира, а дьявол никого не проклял...

Спасибо!

Да, изящное кощунство! :)))

Спасибо!

Спасибо!