Ираклий Андроников о Соллертинском. "Трижды обиженный"

... Я никогда не мог понять, почему Штидри, в ту пору весьма слабо владевший русской речью, так часто заставлял меня рассказывать в присутствии своих знакомых. Но так или иначе, он походил по комнате и, используя каждый повод для изучения русского языка и получения отметки, сказал:

- Тьеперь будет наш Хераклес... теперь будет унзер.. наш... Хераклес...(загибая пальцы) четыре!... Хераклес тоже русский... тьеперь будет наш Хераклес... очень похож... браво... просим... молодец... давай, давай... Ха-ха-ха-ха!...

Надо вам сказать, что я в ту пору не выступал перед большой публикой, и аудитория, собравшаяся в комнате Штидри, была самой большой аудиторией в моей жизни. Страшно волнуясь, я не посмел отказаться и рассказал несколько историй - так, как вот я и сейчас вам рассказываю.
Когда вся положенная программа была исчерпана, то Иван Иванович, еще более углубившийся в мягкие кресла возле овального стола, сказал:

- Интересно было бы послушать в исполнении Ираклия чрезвычайно интересный портрет гостеприимного хозяина этого дома, Фрица Филипповича Штидри. По существу, это, может быть, наиболее ценный опус нашего бедного друга. Это - почти бессловесная картинка, очень точная по мимико-жестикуляционной характеристике. Ираклий, покажи сейчас же! Покажи, вот нарочно покажи! Ах, ты еще и боишься к тому же! Прекрасная черта, дополняющая твой благородный характер! Трус!... Покажи, покажи!... Не может же Штидри обидеться за то, что ты показываешь его жесты и мимику, когда, в сущности, за это ему и плотят деньги! Покажи! Браво! Попросим его, попросим! Браво, покажи!..

Надо вам сознаться, что я и раньше показывал Штидри в присутствии самого Штидри. Но делал это обычно очень аккуратно, чтобы не испортить с ним отношений. Я обычно просил его сесть за рояль.. [...]
Но тут, в присутствии этой аудитории, от которой зависела вся моя будущность, показать какой-то полуфабрикат?!
Нет, этого я не мог! И, когда Штидри сел к инструменту, я не только напустил на лоб волосы, чтобы быть более на него похожим, но даже приподнял кончик носа, чтобы вполне напоминать его портрет, выставленный на Невском проспекте. [...]
Никакого звука не последовало. Штидри встал, закрыл рояль и сказал:

- Там, стеной, очень болит живот сосед. Нельзя так. Отвратительно мало похож... НАХАЛ ТОЛСТЯК!!..

Соллертинский торжествовал.

- Кой черт дернул тебя показывать Штидри столь необычайно грубо? Я посоветовал!... Оказывается, я виноват! Ну, у самого-то есть мозги или нет?! Мизерабль несчастный! Я просто удивляюсь - ты показал его необычайно грубо! Ты погляди, в каком он состоянии! Как только он очнется и перестанет бегать по комнате, я думаю, что окончится твое пребывание здесь и мы будем встречаться на другой территории! Поэтому запоминай дорогие черты, глотай последние впечатления! Очевидно, тебя отсюда очень скоро выгонят!

Я не знаю, что происходило в темном для меня сознании Штидри, но только, походив по комнате в весьма ажитированном состоянии, он снова вернулся ко мне и сказал:

- Тьеперь... тьеперь будет (он положил руку мне на плечо)... тьеперь будет вот кто - Ванька Солертиньски!

Соллертинский сильно взволновался.

- Кому это нужно?! Кой черт?! Я видел - это самый слабейший опус! Вряд ли стоит репродуцировать, так сказать, заведомо некачественное произведение! Да-да! Пожалуйста, если хочешь, показывай, когда никто не просит! Пожалуйста, показывай! Мне на это абсолютно наплевать, прости, пожалуйста на то, что ты будешь показывать! Только ты предупреди, пожалуйста, когда ты начнешь, чтобы я мог легонько соснуть. Не знаю, что тебя привлекло в этом, и с каких пор Штидри сделался главным твоим консультантом в области русской литературы и театра. Пожалуйста, показывай!.. Но имей в виду, что завтра начнется пикировка интеллектов, и я не завидую тебе, мой малютка, потому что нам на двоих для пикировки нужно иметь два мозга, а у нас покуда что один, и он не принадлежит тебе, мой бедненький! Пожалуйста, показывай! Пожалуйста! Я могу напомнить первое свое впечатление - это изумительно пóшло, чрезвычайно глупо и совершенно не смешно! Пожалуйста, показывай, если тебе хочется!

А что я мог сделать? Когда Соллертинский попросил показать Штидри, это я могу - а когда Штидри просит показать Соллертинского, это я боюсь?! Я вынужден был показать, но, сами представляете - я совершенно не стремился к тому, чтобы показать какой-то остро-сатирический портрет, чтобы не обидеть Соллертинского, не вложить в его уста то, что он не говорил или не мог бы сказать. Я решил быть протокольным, фотографичным и воспроизвести несколько фраз из того самого вступительного слова, которое все мы, присутствовавшие в комнате, два часа тому назад слышали в филармонии, когда Соллертинский говорил о симфонии Малера. Я сказал: "Иван Иванович! Ты меня, конечно, прости, - но ты сегодня в филармонии говорил так:
[...]"
Я получил столько одобрений, сколько заслуживал. От Ивана Ивановича я не получил никаких одобрений. Иван Иванович сказал:

- Я буду... краток. Прости меня - гнусно! Ну что ж, с завтрашнего дня начнется та пикировка, о которой я тебя предупредил - и я не завидую тебе! Тебе придется подскакивать и повизгивать! Об этом могу заранее предупредить тебя!.. Ты этого хотел, Жорж Данден!... Кстати, кто-то очень остроумно сказал о тебе, что если ударить тебя по твоей толстой шее широкой турецкой саблей, то башка твоя полетит вверх! Пожалуйста, пожалуйста!... Ты этого хотел!

Я не знаю, как развивались бы события дальше, если бы не композитор Щербачев Владимир Владимирович, человек вообще динамичный - а в тот вечер он все больше лежал, полуоблокотившись о крышку рояля. Когда я кончил, он сказал:

- Вот тут присутствует мой ученик, Борис Александрович Арапов, который ведь тоже очень похоже изображает Ивана Ивановича. Может быть, для сравнения с товарищем Андрониковым попросим Бориса Александровича? Борис Александрович, это будет интересно сравнить! Просим вас!

И вот на то место, на котором только что стоял я, выбежал молодой в ту пору ленинградский композитор Борис Александрович Арапов, очень милый человек, большой мой друг теперь, в роговых очках, альбиносик такой, небольшого роста. Он остановился перед Иваном Ивановичем и сказал:

- Иван Иванович! Дело в том, что мне кажется, что Андроников показывает вас неправильно. Надо показывать как-то более четко и остро! В его изображении вы напоминаете какую-то остывшую малоаппетитную манную массу. Мне кажется, Иван Иванович говорит иначе. Вот так, мне кажется, Иван Иванович говорит:

"(всплескивая руками, крайне возбужденно) ВУУУУУУУУ!... Малер!!... Малер!!... Малер!!... Я о Малере услыхал!!.. Я о Малере почитал!!.. Я Малера просмотрел!!.. Я Малера прослушал!!.. Я Малера протолкнул!!.. Я Малера прославил!.. Малер - гений, да и я недурен!... Я недурен, да и Малер тоже недурен!... Если бы не я, не было бы никакого Малера!... пф-пф-пф!... никакого Малера не было бы!... пф-пф-пф!... Только я!.. и всё от меня!... пф-пф-пф!... (всплескивая руками) ВУУУУУУУУ!..."

Надо было видеть, что сталось с Иваном Ивановичем! Многое я в жизни наблюдал, но никогда не видал человека, который от расстройства чувств стал бы падать снизу вверх.
Когда Арапов показывал свой пашквиль, Иван Иванович стал эдак выпадать из кресел, взвизгивая:

- ЧТО ЭТО?! Каким образом можно позволить эту доморощенную отсебятину после высококвалифицированных произведений, которые мы здесь слушали? Да есть ли здесь хозяева или нет - или здесь все без царя в голове?!

И долго он волновался.
Вечер был совершенно испорчен. Штидри стал расхаживать по комнате, напевая нечто печальное: "ра-па-па-брам-па-пам"... Гости подходили к нему - он не задерживал их, а прощался с ними, говоря "адьё, майн либер" и отчасти помогая им этаким движением ладони в лопатку.
Когда я, уже одетый, стоял, чтобы попрощаться с хозяевами, ко мне подошла жена Ивана Ивановича, Ирина Францевна, и сказала:

- (тихо, торопливо) Ираклий, на одну минуточку... Дело в том, что Ванечка считал всё время, что вы показываете его не смешно и непохоже. Но только сегодня, после того, что позволил себе (поправляя очки) Борис Александрович Арапов, Ваня по-настоящему сумел оценить всю степень вашего дружеского такта и участия... Он совершенно на вас не сердится и просил передать вам, что ваши отношения должны остаться хорошими по-прежнему. Он велел пригласить вас пообедать - приходите поскорей, все должно остаться как было... Но я не могу сейчас с вами разговаривать, потому что Ваня меня зовет...

И она кинулась на лестницу, откуда неслись крики:

- Чудовищно!.. Гнусно!... Мерзко!.. Глупо!... И пóшло!...