В продолжение выкладок эссе Льва Аннинского об отечественных поэтах ХХ века ("Мальчики державы" (2010), "Засадный полк" (2008)) выкладываю цикл эссе "Серебро и чернь" (2004).
За работу над этим циклом фильмов Лев Аннинский получил премию ТЭФИ-2004 в номинации "Сценарист телевизионного документального фильма/сериала".
У сожалению, самих фильмов пока не нашла. Зато есть замечательные тексты (смотрите по ссылкам).
ЛЕВ
АННИНСКИЙ
«Серебро и чернь:
русское, советское, славянское, всемирное
в поэзии Серебряного века»
От автора
Александр Блок:
«Россия — сфинкс»
Николай Клюев:
«Мы любим только то, чему названья нет»
Велимир
Хлебников: «Мой белый божественный мозг я отдал, Россия, тебе»
Николай Гумилев:
«Русь бредит Богом»
Игорь Северянин:
«Моя ползучая Россия — крылатая моя страна»
Владислав
Ходасевич: «Так нежно ненавижу и так язвительно люблю»
Осип Мандельштам:
«...но люблю мою бедную землю...»
Борис Пастернак:
«Я весь мир заставил плакать над красой земли моей»
Анна Ахматова:
«...в Россию пришла ниоткуда»
Марина Цветаева:
«Мы коронованы...одну с тобой мы землю топчем...»
Владимир
Маяковский: «Я не твой, снеговая уродина!»
Сергей Есенин: «Я
знаю, ты умереть готова. Но смерть твоя будет жива»
ОТ АВТОРА
Зачем перечитывать сегодня поэтов под углом зрения, какой не
приходил в голову ни их первым читателям, ни ближайшим воспреемникам их
наследия?
Это простейшая часть вопроса. Прост и ответ. Затем, зачем при
жизни их читали, соизмеряя «космизм» с «общественностью», «декаданс» с
«реализмом» и внешнюю рельефность стиха с его внутренней
безграничностью.
Затем же, зачем впоследствии их читали под углом зрения того,
пригодна ли их поэзия диктатуре пролетариата как оружие либо как
мишень.
А потом — выясняя, кто из них и как сопротивляется
«тоталитаризму» либо расплачивается, принимая его в упаковке
«революции» и «социализма».
По такой же причине сегодня хочется осмыслить их драму в
категориях, продиктованных нашим временем, сопоставить «русское» и
«советское», «славянское» и «всемирное», то есть в пределе —
национальное и вселенское. Это не значит, что категории нашего времени
лучше прежних или способны исчерпать предмет — великих поэтов будут
перечитывать всегда.
Тонкость проблемы в том, чтобы выделить подлинно великих поэтов
в потоке лирики, делавшейся для нас — «всем». Как вообще отделить гения
от талантливого поэта, когда талантов на Руси — «навалом»? И наконец,
как выделить «Серебряный век» среди эпох, претендующих на тот же титул?
Если «Серебряный век» идет после «Золотого», то правы те историки поэзии, которые обозначили так время послепушкинское.
Первоначально «Серебряный век» — время Тютчева, потом время Фета
и отчасти Некрасова. Отчасти — потому что в его стихе серебро отделки
уже явно отступает перед черной бедой народа, и точка отсчета срывается
с драгоценно-металлических метафор то в извилистую социальность, то в
прямой стон.
С этой социальностью в крови и с этим стоном в горле история
проволакивает поэзию еще полстолетия, и тогда сдвигается проба
«Серебряного века» на время «неслыханных мятежей», приставая сначала к
тем поэтам, которые мятежей сторонятся, а потом — к лирике той поры
вообще, ибо мятежи втягивают всех.
Хотя «серебро» — лишь одна и, так сказать, наносная краска на
лице этого времени. Само оно себя метит иначе: в противовес белому —
красным. Но если идти под слои краски вглубь, так надо было бы его
назвать черным: и по доминанте самого активного слоя в мятежах, и по
беспределу казней. Над коими и повисает вымечтанное поэтами серебро.
Поразительна плотность великих имен. Когда-то так же поражала
плотность посева и жатвы в поле великой русской прозы. Кажется, Василий
Розанов первым заметил, что все классики: от Тургенева до Чехова —
могли бы по возрасту, образно говоря, родиться от одной матери. Если же
взять поэтическую поросль начала нашего века и: нащупать «поколение» (а
реальность подсказывает именно это, что и методологически правильно,
потому что люди: разных темпераментов, традиций и позиций застают мир
одновременно и видят «одно и то же», но по-разному; эта разность
рельефна именно «при прочих равных»), — так вот: великие поэты начала
Двадцатого века в еще большей степени, чем прозаики середины
Девятнадцатого, могли бы оказаться «детьми одной матери»: они рождены в
«вилке» между 1880 и 1895 годами; старший из них — Блок — буквально
подает руку младшему — Есенину.
Первоначальная табель о рангах (кто «лучший и талантливейший»,
а кто «на свалке истории») теперь не имеет значения. Великие поэты
равны как свидетели драмы: все взысканы судьбой. Гений отличается от
таланта не количеством удачных стихов и не качеством их отделки, а
таинственной значимостью судьбы. В этом смысле двенадцать титанов
Серебряного века равно свидетельствуют о времени. Если же такое
равенство перед истиной покажется кому-то вызывающим, то напомню, что
«лучший и талантливейший», увековеченный в монументах «главарь» эпохи —
Маяковский, и «худший», осмеянный в фельетонах изгой, Северянин — тоже
подают друг другу руки с полным взаимным уважением и солидарностью.
Все сцеплены общей судьбой, общей бедой: Ахматова и Цветаева,
Клюев и Ходасевич, Мандельштам и Пастернак, Хлебников и Гумилев, хотя
иногда кажется, что обретаются они в разных измерениях. Но у
гениальности одно измерение — таинство правды.
«Плотность» гениев на единицу «литературной площади» такова,
что впору задуматься о «случайном» всплеске природной энергии. А может
— о закономерном сопряжении законов естества и законов истории? Может,
повисшая над народом катастрофа заставляет его выдать генетический
всплеск, а может, наоборот, вспышка творческой потенции, отраженная
поэзией, толкает людей к «мятежам и казням»?
Из двенадцати казнено трое. Еще трое казнят себя сами (один
случай спорен: самоубийство или убийство?). Так что каждый второй
гибнет насильственно. Из умерших своей смертью четверо уморены до
срока: голодом, болезнями, ужасом бытия. Двое, дотянувшие до
относительной старости, измучены травлей. Ни один из двенадцати не
удостоился от всевышнего долгой счастливой жизни.
В таком случае это уже не просто несчастье, но рок. Мистерия духа, проходящего искус небытием. Взаимовызов бытия и небытия.
Страна, их породившая, оставившая им в наследие великую
культуру, давшая им ощущение мировой миссии и великой задачи, на их
глазах испепеляется в ничто. На ее месте возникает черная воронка,
бездна, небыть, и оттуда встает нечто «обернутое», «зазеркальное», в
чем их страну им узнать невозможно.
Но и не узнать — невозможно. Исчезновение, перерождение и
возрождение духовной родины есть драма, о которой они свидетельствуют.
Этот сюжет страшен. Но только такие драмы способны вызвать к жизни
великую поэзию.
(Остальные тексты здесь приводить не буду.)
Другие циклы Льва Аннинского о поэтах России ХХ века на нашем сайте:
"Засадный полк" (2008) (4 из 12 фильмов)... (пока не целиком) "Мальчики державы" (2010). 12 фильмов ...
|