ВОСПОМИНАНИЯ ОБ АСКОЛЬДЕ МУРОВЕ

И. А. Салтыкова-Гирунян

МОЙ УЧИТЕЛЬ

Первая встреча... Большой класс на четвертом этаже Новосибирской консерватории.

Первый курс – начало студенческой жизни. Учитель не торопится прослушать вступительную программу (в приёмной комиссии в тот год его не было). Вместо этого – вопросы: многочисленные, неожиданные, разные. Видимо, он хотел сначала составить общее представление о новой студентке. Разброс интересующих его вопросов ошеломлял: от бытовых до философских. Но вот, наконец: «Твой любимый композитор, сочинение». Ответ: «Шостакович, Четырнадцатая симфония». В классе сразу потеплело, во вкусах мы сошлись. А чтобы в этом убедиться, достаточно было попросить меня назвать все части этой симфонии.

Мои работы он слушал на следующем уроке в кругу студентов его класса – так проходили уроки по специальности. Выслушал всё, а выделил простое. Он всегда предпочитал простое и естественное. А для оценки начинающей студентки хватило одной фразы: «Так в моём классе ещё никто не писал». Сочетание простоты и ёмкости в оценках учителя было всегда.

Первый раз получаю задание, получают его и мои друзья - студенты старших курсов. Поражает объем рекомендаций. Ведь прежде чем приступить к работе над пьесой для виолончели и фортепиано или к обработке народных песен, нужно изучить: … и к этому прилагается громадный список аналогичных сочинений. Нужно проштудировать нотные тексты, словари, справочники. Библиотекари консерватории заподозрили меня в том, что я снабжаю нотами студентов всех факультетов, провинившихся перед библиотекой. Спрашивается, зачем студентке теоретико-композиторского факультета сборник, к примеру, «Оркестровые трудности для трубы?»

Пришлось мне как-то заниматься и «математической» работой. Обработки народных песен выполнялись в модальной технике. «Посмотри, сколько возможностей, сколько вариантов таит в себе модальность! Составь таблицу».
Для определения количества вариантов прибегаю к математическим формулам перестановок и степеней… Конечно, мысль Учителя гораздо глубже и обширнее числового выражения составленных аккордов. Но хранящаяся у меня таблица всё же впечатляет длиной склеенных и сложенных многократно нотных листов. Это заставляет задуматься о возможностях модального письма, которым, кстати сказать, великолепно владел Аскольд Фёдорович.

Работа с текстом требовала особой ответственности. Взяв однажды в работу отрывок из поэмы Лермонтова «Мцыри», я как-то не придала особого значения эпиграфу. Может быть, потому что отрывок, интересующий меня, находился в конце поэмы. Сам по себе эпиграф звучит как-то загадочно, таинственно... Но он даёт дополнительный импульс смысловому развитию поэмы. А если прочитать и ту библейскую книгу, откуда взят эпиграф, то смысл поэмы ещё более углубится и прояснится. Так Учитель адресовал меня к Третьей Книге Царств. «Вкушая, вкусих...» - воистину ключ ко всей поэме. И не прочитать эту историю, значит обокрасть себя в понимании поэмы. Такой подход вырабатывает потребность глубинного изучения текста.

Готовя к уроку анализ оркестровой партитуры, также было необходимо на своём рабочем столе иметь словари, справочники, учебники по инструментоведению, оркестровке и истории оркестровых стилей. И ни одно название, ни одно примечание не должно остаться незамеченным. Казалось бы, уже подготовлена история создания, объяснены все термины, обозначен путь тематического развития, принципы оркестровки, динамики и т.д... Но среди благостной тишины оконченного труда звучит простой (очень простой) вопрос, добродушно заданный Аскольдом Федоровичем: «А почему Римский-Корсаков избрал здесь тональность A-dur?» (Речь идёт об «Испанском каприччио»). Опять тишина... но другая - та, которая будит мысль и воображение.

Задумались все присутствующие студенты. Но ответа, аналогичного вопросу, краткого и точного, пока никто не может дать. И тогда опять вопрос Учителя. Но этот вопрос уже не несёт на себе печати напряжённого размышления, он является для нас «нитью Ариадны», выводящей из лабиринта догадок и оцепенения на прямую стезю понимания: «А, какова в этом сочинении роль струнных? и какой у них строй?». Этого достаточно - путь найден. И навсегда привита потребность самостоятельно ставить подобные вопросы и искать на них ответы. Все так просто...

На минутку представляю себе другой ход событий. Учитель сам отвечает остолбеневшим студентам на поставленный вопрос, подробно рассказав о количестве ярко звучащих открытых струн, определившем тональность брызжущего жизненной энергией сочинения Римского-Корсакова. Был бы достигнут эффект? Никогда... Конечно, метод «наводящего вопроса» широко применяется многими педагогами. Но... как психологически точно и вовремя он задан, как немногословно, разяще просто и одновременно деликатно. Ученик вынес истину сам из тишины напряжённого искания. Вынес он для себя и потребность этого искания. Навсегда...

Предположим, этот будоражащий вопрос не задан вовсе. Тогда, пожалуй, останется студент наедине с целым возом размытых музыковедческих определений, типа: «восторженные разливы», «страстные порывы», «праздничные настроения». А этого Муров допустить не мог. Основы анализа, предложенные им, носят совершенно другой характер. Он называл это «композиторским анализом» и на этом определении настаивал. Действительно, суть его в корне отлична от весьма распространённых музыковедческих шаблонов «описательности», а также так называемой «социальной направленности» музыки. Метод Мурова всегда основан на анализе конкретных способов развития музыкальной ткани, выявления интонационного зерна и способов его выращивания.

Эти знания, переданные Учителем, так пригодились в наш век повальной аранжировочной занятости композитора. Предлагая нам, он делал это сам и опытом работы своей делился просто и искренне.

Продолжая размышления об Учителе, Мастере и Человеке, который сыграл в моей жизни огромную роль, думаю о главном: о том, что привито, воспитано и стало моей неотъемлемой частью.

Воспитание... Вот ключ! ВОС – ПИТАНИЕ: духовное питание. Так трактуют это слово священнослужители. Ведь задача Учителя в самом высоком значении этого слова именно в воспитании. Воспитать мышление, эстетический вкус, этические качества, потребность поиска, духовные стремления...
Аскольд Федорович с осторожностью относился к работам студентов, обращающихся к духовным текстам и жанрам. Не потому, что само время их не приветствовало. Ведь он смело выражал свои мысли и в музыке, и в публицистических заметках. Но Муров не хотел, чтобы для нас, студентов, это стало лишь формой, не хотел, чтобы наши стремления шли только вопреки существующим установкам, но хотел, чтобы духовность стала глубинной потребностью. А для этого нет необходимости в обращении к формулам духовной музыки. Это может быть что угодно: вариации, сонаты, симфонии и т.д... Не буква, а дух.

Так и в его творчестве: «Тобольская симфония»... Что определяет название, а что суть? Или «Рококо-трио»... Трио... Рококо... А суть? - «чем тише музыка, тем безобманней». Святая святых... Или Симфония №2, где музыкальный материал говорит сам за себя. Примеров много.

Конечно, в «Тобольской» он обращался к духовным текстам, однако в то время это было как взрыв бомбы. И темы кантов Пятой симфонии сами по себе также очень красноречивы. Но никогда духовная направленность музыки не была внешней формой в творчестве Мурова, но всегда - самой сутью, сердцевиной. «Духовные концерты», «Вознесенский Собор», Шестая симфония, обращенная к «Святым, в земле Российской просиявшим»... Одна из последних работ «Во имя Жизни» тоже несет в себе печать духовности. В ней нет и тени парадности, которую возможно было бы предположить в названии сочинения. Это разбивает стереотип и возвращает к первоистокам смысла слова.

Воспитывал Аскольд Федорович и эстетический вкус. В 70-80 годы ХХ века интерес к авангарду был весьма сильным. Муров сам подробно анализировал новые партитуры. В классе звучали «Реквием» Шнитке, «Страсти по Луке», «Заутреня» Пендерецкого и др. Он охотно делился своими наблюдениями и размышлениями. На таких встречах кроме учеников всегда присутствовали студенты других факультетов, да и не только студенты – двери открыты для всех. Это былии незабываемые часы, бесконечно наполненные музыкой и глубокими размышлениями, анализировалось все до мельчайших подробностей, ни одно примечание не оставалось без внимания. Объяснялись все новые способы исполнения и нотной записи. Не возбранялось и нам применять подобные новшества в своих работах. Но Муров не терпел, чтобы это стало самоцелью. Хотя стремление к поиску поощрял. Он часто говорил: «нужно найти новый способ записи твоего материала».

Принесла я как-то раз в класс новую работу, буквально напичканную четвертьтонами и прочими атрибутами современного письма, без которых, впрочем, вполне могла бы и обойтись. Аскольд Федорович закурил, помолчал... И через некоторое время прозвучал вопрос. Вопрос - размышление, обращенный не то к моим друзьям-студентам, не то к себе... куда-то глубоко внутрь. «А не соблазнилась ли Ира?»... Соблазн... Именно то слово, определяющее суть поступка. Горько это сознавать. Это «от лукавого», как говорил Муров в таких случаях. . .

А ведь еще существует ответственность за написанное. Аскольд Федорович часто взывал: «Ты подумал(а), как это должен исполнять конкретный музыкант: трубач, скрипач...? Достаточно ли внятно изложена мысль автора? Ради чего он придет на концерт и будет примерять галстук-бабочку в артистической?».
От многих ошибок он заранее предостерегал. Но говорил, при этом азартно посмеиваясь: «А впрочем, попробуй. Получишь «шишек» от исполнителей, опыта прибавится». Мнение музыканта-исполнителя для него всегда имело колоссальное значение. Но как грустно, когда сталкиваешься с фактом не только непонимания, но с изначальным нежеланием понимать. Увы, увы... Тем не менее, Мурова всегда живо интересовало именно их мнение. А ответственность за непонимание он возлагал на автора.

Когда в Большом зале консерватории была исполнена хорошо построенная, глубоко продуманная, яркая по музыке кантата для хора, органа и литавр Александра Новикова (тогда еще студента), Аскольд Федорович поинтересовался моим мнением, как исполнителя органной партии: «Как музыка? Греет?». Как всегда, коротко и в точку... «Греет!» Ответом он был полностью удовлетворен.
Часто в концертах современной музыки звучит поток грамотно написанной, но при этом серой и безликой музыки. На одном из таких концертов я не выдержала, вышла из зала. Через некоторое время вышел и Муров. Он спросил: «Не можешь?.. Я тоже... Вроде всё на месте, а слушать невозможно». В чем причина? Может, тоже чей-то соблазн? Выполнить какие-то технологические, абстрактно-звуковые задачи? Или отсутствие искренности в музыке? Может, какие-то еще неведомые причины? Может быть, может быть... Ведь для того, чтобы появилось новое произведение, в душе должно вырасти нечто значительное. Что этому поспособствует, одному Богу известно.

Направлял Аскольд Федорович своих студентов на различные фестивали: Екатеринбург, Варшава… Возвращались ребята окрыленные, увлеченно рассказывали о своих музыкальных впечатлениях. Наблюдали, учились, вырастали. На третьем курсе командировали и меня в город Ереван для участия во Всесоюзном фестивале студентов-композиторов, где я исполнила свой органный цикл. Вернувшись, мне тоже захотелось поделиться впечатлениями. Взахлеб рассказываю о чувстве потрясения самой Арменией, о ее истории, людях, храмах. Увлеклась... и вдруг понимаю, что речь моя вообще не по теме. Помолчала… и через некоторое время призналась, что музыки, в изобилии звучавшей на фестивале, и лекций, посвященных современной музыке, я почти не слушала. Прогуляла... и вдруг из тишины лучезарный голос Учителя: «Молодец! Умница!». Совершенно искренне. Видно он понимал, что именно эти впечатления окажутся для меня столь значительными, даже знаковыми.

Воспитывал Аскольд Федорович также этическое, бережное и деликатное отношение к чужому творчеству. В классе он завел такой порядок: после прослушивания нового сочинения давал возможность высказать мнение студентам и только после этого высказывался сам. Лена Шведчикова (Джагарова), уже окончившая консерваторию, показывала новую работу (кажется, «Децимет»), полностью самостоятельную и очень интересную. Я осмелилась высказаться, но получилось недостаточно осторожно. После недолгой паузы Аскольд Федорович заметил: «Но ведь Лена уже мастер!» Этого достаточно. Так он не только защитил Лену, но и привил мне чувство бережного отношения к творчеству друга. Так уж случилось, что спустя несколько лет аналогичным образом он защитил и меня.

Проблемы наши, студенческие, всегда его живо волновали. Он был скор на помощь. Недаром вся консерватория знала: «У Мурова в классе - как за каменной стеной». Его интересовала всякая сторона жизни каждого ученика: психологическая, бытовая, учебная. Не раз ему приходилось сглаживать острые ситуации. Он заботился, чтобы студенту выдали материальную помощь, не лишили стипендии, а провинившегося не исключили из консерватории. Относился к нам, как к друзьям, но без тени всякого панибратства. Делился своими мыслями, как с друзьями. Вспоминая тяжёлое время холодного, враждебного отчуждения к нему, часто говорил: «Если бы не мои ученики, я бы не выдержал, я бы погиб». Не думаю, чтобы студенты могли явить Учителю реальную, действенную помощь. Но сам факт их жизни рядом. Их понимание. А еще его собственная забота о них помогли пережить крайне тяжелое время...

Чем живут и как мыслят друзья-ученики? Любопытный эксперимент провел в своем классе Муров. Всем дал прочесть книгу Чичерина о Моцарте и предложил: (не только разрешил, а даже попросил!) в своём-то экземпляре книге подчеркнуть самые значительные мысли своим карандашом, отличным по цвету. Таким образом, круг мыслей каждого студента оказался буквально обрисован. Аскольд Федорович не должен знать, кому какой карандаш принадлежит. Но кому какие созвучны мысли - поймет.

В одном из последних интервью на вопрос, «кого бы Вы выделили из своих учеников?», Аскольд Федорович с неподдельным жаром ответил: «О, я их всех люблю! Как мать любит своих детей!». Такое вот материнское чувство, а вернее сказать - отеческое.

Когда в 1996 году в считанные дни один за другим ушли из жизни любимые, бесконечно дорогие мне люди (сначала отец моего мужа - О. Ш. Гирунян, затем мой родной отец – А. Л. Салтыков и следом Учитель – А. Ф. Муров), я поняла, что потеряла троих отцов. Сильно не хватало моего родного отца. А ведь я не сохранила в своем паспорте даже его фамилию. И тогда вспомнилось мне веселое, и в то же время со значимым смыслом, выражение Аскольда Федоровича: «Знаю я твои Салтыковско-Гируняновские штучки!»... Похоже, он помог мне восполнить целостность фамилии...

_________________________

На Погружении можно ознакомиться со многими произведениями Аскольда Мурова. Найти их очень просто через поиск (запрос: "Муров"). Приятного прослушивания!

Продолжение следует....