МУЗЫКА, МУЗЫКА, МУЗЫКА…
К ЮБИЛЕЮ ТАТЬЯНЫ ВОРОНИНОЙ

В еще неопубликованных воспоминаниях Татьяны Ворониной о друге юности композиторе Германе Окуневе читаю: «Жизнь в консерватории бурлила… Новую информацию я поглощала взахлеб, кругом была музыка, музыка!».Спустя —страшно сказать — полвека (!), узнаю в этой восторженности нашу молодость с ее жадностью к новым музыкальным впечатлениям, с ее юношеским максимализмом, толкавшим нас порою к «сбрасыванию с корабля современности» тех из классиков, что казались «благополучными» (может быть, еще потому, что их назойливо ставили в пример). И уж подавно — к отторжению их эпигонов, которых официальная пропаганда
навязывала как представителей «реалистического направления в музыке». Нас тянуло к музыке остро драматической, «кровоточащей», к музыке, отражающей то, что волновало всех (в нашем, пусть и узком интеллигентском, кругу!), к музыке, которая говорила правду о времени — «поверх барьеров», поверх тех жалких и унизительных цензурных рогаток, что ставила власть перед всем великим искусством ХХ века. Заговорил я об этом потому, что в тех же воспоминаниях Татьяна Воронина рассказывает, как она однажды в заводском клубе «играла свои прелюдии, совершенно ужасные, вымученные, хотя очень «красивенькие», написанные под влиянием В. В. Пушкова … композитора с традиционалистскими вкусами, занятия с которым у меня совершенно не ладились». А между тем, я — тогда еще не знавший ни одной ноты Ворониной (дело было в самом начале 50-х) — услышал от Бориса Ивановича Шеломова, который вел у нас в обычной школе уроки пения, о талантливой студентке Тане Ворониной, показавшей «чудесные прелюдии». Одно ключевое слово — талантливой — все объясняет. Как сказал поэт, «талант — единственная новость, которая всегда нова»! Я думаю, что и Венедикт Венедиктович Пушков, и гораздо более «радикальный» по убеждениям Орест Александрович Евлахов, в классе которого Воронина оказалась после ухода Пушкова из Консерватории — оба замечательные педагоги — могли научить композиторскому
ремеслу, могли, разумеется, повлиять на вкусы своих учеников, наконец, могли развить и укрепить талант — если он был! С конца 50-х — начала 60-х слежу за творчеством Татьяны Ворониной в том самом качестве, которое по сю пору считаю наиважнейшим и в профессии критика — в качестве заинтересованного благодарного слушателя, завсегдатая Филармонии, постоянного посетителя концертов в Доме композиторов и в Консерватории. Не могу сказать, что всегда следил пристально
и внимательно — иногда из-за длительных отлучек (в 50–60-е годы я по своей первой профессии инженера-физика подолгу пропадал в морских экспедициях на испытаниях аппаратуры), да и просто из-за разных жизненных «нагрузок» и перегрузок. В памяти, помимо собственных впечатлений, почему-то до сих пор «застряли» подробности, подчас смешные, хорошо передающие дух времени. Воронину хвалили за студенческую работу — вокальный цикл «Думы о мире», подчеркивая важность темы борьбы за мир в песенной лирике В благожелательной
в целом рецензии на Струнный квартет (Первый, тогда еще единственный) Ворониной ставили в упрек … перенасыщенность музыки полифонией (это в квартете!!), дескать, широкой аудитории непосильной. Вообще, странные вещи происходили (да и сейчас, происходят! — правда на иной лад) с нашей критикой. Помню, в кулуарах Шестой «Ленинградской музыкальной весны» заговорили дружно о «Весенней музыке» для двух фортепиано; всем — или почти всем — понравилось, но при этом часто высказывалось мнение о подражании Стравинскому. Я было попытался оспорить это, в общем-то почетное для молодого композитора, сопоставление: в «Весне священной» всецело господствует гениально претворенный мастером языческий обряд, в то время, как у Ворониной отклик на фольклорные
импульсы гораздо непосредственнее, не скован ритуальными формулами. Словно композитор, образно говоря, подключил свою кровеносную систему к земным родниковым токам, к зреющим травам, к древесным капиллярам… Мало что уцелело из моих размышлений о музыке ленинградских композиторов в рецензии на концерты фестиваля. В частности, о сюите Ворониной осталось: «В сюите запечатлены картины
весеннего пробуждения природы, овеянные теплом и лиризмом искреннего чувства» («Весна камерная», Ленинградская правда, 8 апреля 1970). Редакторский карандаш безжалостно убирал все чрезмерно глубокомысленные (для читателя газеты рассуждения, оставляя порою только краткие критические «приговоры», своего рода этикетки к музыкальным новинкам. Сегодня на смену сухой и подчас официальной манере критической речи пришла — не побоюсь сказать — другая беда: журналистская раскованность, не слишком обремененная поисками точности и профессиональной компетентности. Но это, впрочем, отдельная тема. Одно из любимейших мною сочинений Ворониной — вокальный цикл «Вереск» на стихи Роберта Бернса. Благодаря изумительным переводам С. Маршака, поэзия великого шотландца как будто стала частью русской литературы, вошла в широчайший культурный обиход. Но, как ни странно, именно это привычное прочтение Бернса (к тому же усиленное превосходным вокальным циклом Г. Свиридова на его стихи) помешало по достоинству оценить хрупкий изысканный стиль воронинских романсов,
их необычайную лирическую выразительность. В чем только ни обвиняли композитора — и в «эстетстве», и в чрезмерной переусложненности музыкального языка, и в «нездоровой» психологизации простых естественных чувств, в дроблении вокальной мелодической линии на слишком малые, плохо запоминаемые отрезки… Хотя в этом Воронина следовала замечательному примеру Сергея Прокофьева с его
«микроариозо» в «Семене Котко» или «Войне и мире». А мне казалось тогда, что и сама музыка, и тончайшее ее исполнение Екатериной Громовой и автором за фортепиано — просто верх искренности и исповедальности. Редко когда в музыке любовный жар, «сердечное томленье» так естественно соединены с робким целомудрием юности. Любовь свою к Сергею Сергеевичу Воронина сумела передать в жанре, для этого, казалось бы, не самом выигрышном. Хотя, как сказать: виртуозная Концертная фантазия для фортепиано на темы из оперы С. Прокофьева «Война и мир» — признание в любви и к одному из величайших мелодистов, и к собрату-пианисту с его руками атлета и душой прекрасного Лебедя. И здесь я вызываю в памяти вереницу едва ли не более частых и не менее сильных впечатлений от фортепианных выступлений Татьяны Ворониной. Окончив Консерваторию как пианистка по классу М. Я. Хальфина, она верой и правдой служит любимому инструменту, исполняя и классический репертуар, и классику ХХ века — Хиндемита, Прокофьева, Шостаковича (называю только эти имена для примера), и новые произведения своих коллег, петербургских авторов. И при этом
успевает еще и откликаться на премьеры своих «соперников» по композиторскому цеху в печати — не только в консерваторской многотиражке, но и в солидном журнале. Кстати в «Советской музыке» — не помню точно год (это легко можно
установить) — лет тридцать назад появилась статья Ворониной под хлестким заглавием «Исполнители, поспешите!» (парафраз известного асафьевского «Композиторы, поспешите!»). В статье давалась четкая программа долговременного
и столь необходимого сотрудничества (сотворчества!) между исполнителями и современными композиторами. И если мне память не изменяет, главную надежду автор статьи видела в доброй воле исполнителей. Увы, их по-прежнему немного — рыцарей современности! Превыше всего в исполнительстве Воронина ценит ансамбль, который по-настоящему достижим только тогда, когда его участники готовы к «самопожертвованию». Отдаю себе отчет в том, что любое сравнение хромает. Но подобно тому, как режиссер должен «умереть в актере», так хороший ансамблист должен — поищем другое более точное слово — «раствориться в партнере». Этому искусству Татьяна Александровна Воронина учит своих студентов в консерваторском классе камерного ансамбля и сама нередко выступает в содружестве с ними, исполняя музыку Бетховена, Брамса, Дворжака, Танеева…
Пишет статьи в ученых сборниках о мастерстве ансамблиста, благодарно вспоминает своих учителей… И в немолодые уже годы Татьяна Александровна не боится соперничества с молодыми. Ее сочинения звучат и в концертах нашей «Музыкальной весны», и вне фестивалей на «рядовых» вечерах в Доме композиторов, на секции камерной и симфонической музыки, где, кстати к ее взвешенным и всегда высокопрофессиональным мнениям все прислушиваются.…Я мог бы вспомнить и оживить многие другие сочинения или исполнительские удачи Татьяны Ворониной — будь то краткая но необыкновенно емкая «Минута» для сопрано соло, или показанная недавно на секции «полнометражная» Вторая соната для скрипки и фортепиано «Сказание»; замечательные ее «пушкинские» работы, пронизанные любовью к поэту и неумолкающей болью безвременной утраты, или Поэму памяти Андрея Дмитриевича Сахарова «До конца» для сопрано, баса и фортепиано… Или «Ludus tonalis» Хиндемита, впервые исполненный Ворониной в Ленинграде в «оттепельные» годы… Но я не пишу «очерк жизни и творчества», а всего лишь тороплюсь — все мы должны торопиться — сказать добрые слова своей талантливой современнице, музыке которой я обязан дорогими памятными впечатлениями.

Иосиф РАЙСКИН